Кровь, слава и любовь - Жюльетта Бенцони

Жан-Луи простил старика. Простил и от имени своей матери, но он вышел за порог жалкого домишки другим человеком. Все восхищение, которое он до тех пор испытывал по отношению к отцу, все преклонение перед этим отважным воином испарилось, превратившись в жгучую ненависть. Жажда мести терзала отныне его сердце. Той же ночью он верхом отправился в Париж. Оказавшись наедине с внезапно явившимся сыном, Луи д'Арпажон сразу же понял, что отныне имеет дело со смертельным врагом. Жан-Луи в бешенстве бросил ему в лицо обвинение, гнев, смешанный со страшным презрением. Пришедший в не меньшее бешенство герцог в ответ назвал его ублюдком!

– Ну, и к чему мы пришли? – вздохнул Луи д'Арпажон, погружаясь в глубокое кресло. – Сын ненавидит меня, и кто его знает, сын ли он мне на самом деле. Тем не менее он носит мою фамилию…

На лице человека, сидевшего в этот осенний вечер напротив герцога, по другую сторону очага, появилось выражение глубокой жалости. Человек этот славился своими талантами, едким остроумием и огромным носом. После тяжелого ранения, полученного при осаде Арраса, Сирано де Бержерак занимался литературной деятельностью и стал постоянным сотрапезником д'Арпажона, больше того – его другом. Только ему одному Луи д'Арпажон, которому в нынешнем 1655 году уже исполнилось шестьдесят шесть лет, решился поведать о том, какая тяжесть лежит у него на сердце. Герцог не скрыл от поэта ни единой подробности трагедии. Сирано был потрясен столь жестоким преступлением. Но он не мог не пожалеть герцога, потому что понимал: вот уже двадцать лет этот человек с железным сердцем испытывает тяжкие угрызения совести и не знает покоя.

Поэт тихонько прошептал:

– Ненависть – самый опасный из ядов, сударь. Она подобна сорной траве, заглушающей в саду все цветы. Почему бы не попытаться восстановить мир между вами и вашим сыном?

– Моим сыном? – усмехнулся старый герцог. – Вы забываете о том, что и в этом у меня нет уверенности!

– А зачем прислушиваться к голосам злых людей? Мало ли на свете клеветы, вероломства!

– Понимаю. Но я не испытываю никаких чувств, когда оказываюсь рядом с этим юношей. Если говорить о нем, то мое сердце омертвело!

– Только по отношению к нему? – по-прежнему тихо спросил поэт.

Герцог, почувствовав себя скверно, покраснел и отвернулся. Он больше не смотрел на собеседника, задумчиво созерцая языки пламени, плясавшего в очаге. Протянул руки к огню, пытаясь согреть их. Приступы гнева, всегда свойственные д'Арпажону, теперь стали особенно дикими, по-настоящему лишавшими его рассудка. Разве совсем недавно не подверг он жестокому наказанию огнем и мечом жителей деревушки Сен-Жорж, расположенной поблизости от Милло, только за то, что они отказались расквартировать у себя его соединение легкой кавалерии? Это событие наделало много шума. Герцога сурово осудил сам молодой король Людовик XIV. Но полусумасшедший старик и не подумал раскаяться. Одному Сирано удавалось усмирить дремавшего в нем хищного зверя. Но сейчас герцог резко передернул плечами.

– Сердце? Это просто бесполезный и мешающий орган, друг мой. Куда лучше было бы вовсе не иметь его. Меньше пришлось бы переносить страданий…

Сирано ничего не ответил, только покачал головой. Он знал герцога куда лучше, чем тот мог себе представить, и не терял надежды, пользуясь убеждением и дружеским участием, добиться примирения отца с сыном. Конечно, на это понадобится время…

Однако времени поэту было отмерено до обидного мало. Когда два месяца спустя, декабрьским вечером, он возвращался в особняк д'Арпажона, где у него были свои апартаменты, невидимая рука нанесла ему смертельный удар. Кто-то из бесчисленных врагов, нажитых им благодаря редкостному остроумию, решил сократить ему жизнь. Через несколько часов тридцатишестилетний поэт скончался. И не осталось никого, кто смог бы или захотел преградить путь бушующей ненависти, которая постоянно накатывала и на отца, и на сына.

Смерть друга, как ничто иное, способствовала погружению герцога в мир своих демонов и своих призраков. Но ему так хотелось избавиться от всего этого! Пытаясь вырваться из чудовищного мира своих воспоминаний, он решил жениться во второй раз. К тому времени ему уже исполнилось шестьдесят восемь лет. И вот 3 февраля 1657 года он обвенчался с Мари-Элизабет де Симиан де Монша, богатой наследницей, принесшей ему в приданое громадную сумму в 240 000 ливров ренты. Брак был заключен почти день в день с тридцать пятой годовщиной его женитьбы на несчастной Глорианде.

Однако судьба не благоволила жестокосердному. В конце того же года герцогиня умерла в родах. Перед тем она пережила тяжелейший нервный припадок: кто-то посвятил молодую женщину в тайну гибели первой жены ее супруга.

Герцог был потрясен внезапной кончиной Мари-Элизабет. Какое-то время казалось, что горю его нет предела. Но вскоре он взял себя в руки и с упрямством, обязанным своим происхождением желанию победить судьбу, как бы приговорившую его к вечному одиночеству, снова начал борьбу за счастье. Прошло еще два года, и он женился в третий раз. 24 июля 1659 года состоялось бракосочетание семидесятилетнего старца с Катрин-Анриеттой д'Аркур де Беврон. Он не побоялся жениться не просто на юной красавице – на придворной даме дофины, на самой прекрасной из девушек французского двора. Свадьба была отпразднована весьма торжественно, присутствовал сам король, а через год новоявленная герцогиня д'Арпажон подарила мужу дочь.

Эта женитьба переполнила чашу терпения Жана-Луи, а рождение дочери прибавило масла в огонь. В ночь на 19 февраля 1660 года он во главе большого войска, набранного из людей, имевших все основания ненавидеть герцога, напал на родовой замок, надеясь застать там отца. Но ему не повезло: герцог накануне вечером отбыл в Париж. Тогда, захватив замок и окружив деревню, Жан-Луи свел счеты с другими своими обидчиками. Все, кто когда-то принимал участие в казни маркизы Глорианды и еще не умер, были повешены. Дом Бартелеми Эвеска был разграблен и сожжен, а он сам и его жена, невзирая на почтенный возраст, были публично высечены на сельской площади. Катрин во время экзекуции скончалась. После всего этого Жан-Луи обосновался в замке и объявил себя хозяином родового поместья.

Когда герцог узнал о том, что произошло в Севераке, его охватил безумный гнев. Он немедленно лишил сына наследства и упросил короля примерно его наказать. Людовик XIV отправил в Северак войска, которые окружили замок. Жан-Луи мужественно защищался, но силы были неравны. Наступил момент, когда поражение оказалось неизбежным. Но Жан-Луи был не из тех, кто сдается на милость победителя: он выбрался из замка вместе с несколькими преданными ему людьми и бежал – сначала в деревню, а оттуда – в Париж.