Долги дьяволов - Кристи Голден

— Да там же, рядом с его прахом, — ответила мать, подтверждая то, что он и так знал. Джим заглянул на полку и действительно увидел портативный голопроектор и рядом — диск. Устройство было устаревшее, громоздкое и неуклюжее, но запись оно прокрутит.

— Я нарочно держу его там, чтобы иметь возможность иногда посмотреть на твоего отца, — сказала мать. — Запись, правда, предназначалась тебе, а не мне, но… ты ведь не будешь против, если твоя старуха мать находит утешение в том, чтобы иногда посмотреть на своего мужа?

Внезапно вставший в горле ком не дал Джиму ответить. Он только обернулся и улыбнулся слабой, натянутой улыбкой. Она кивнула и потянулась за своим чаем.

— Давай, Джим, посмотри запись. Мне так давно хотелось посмотреть ее вместе с тобой!

Он отвернулся к каминной полке, вставил диск и нажал на кнопку.

Перед ним появился отец. Он лежал на больничной койке, и изображение слегка подергивалось: возможно, верный Майлз сам вел съемку. Отца было еле видно под всем тем, что на него понавешали. Он почти терялся в чаще трубок и каких-то мешочков. Выглядел он ужасно, и голос был еле слышен.

— Здравствуй, сынок, — сказал он, с трудом улыбаясь. — Я бы, конечно, предпочел выглядеть получше на единственной голозаписи, которая от меня останется, но проклятые доктора говорят, что без всех этих штук мне не обойтись. Ну, ничего, это уже ненадолго. Почему я, собственно, и решил сделать эту запись. В глубине души я знаю, что в один прекрасный день ты вернешься на Шайло. И мне просто жаль, что я не смогу сказать тебе все это лично.

Я люблю тебя, Джим. Ты мой сын, и я всегда буду тебя любить. Раньше я думал, что смогу еще добавить: «И всегда буду гордиться тобой». Но теперь я такого сказать не могу, не кривя душой.

Джим потупился. Его накрыла жаркая волна стыда и горя. Но он все же продолжал слушать.

— Ты идешь темным путем, Джим. Я никогда не думал, что ты выберешь такой путь, и, конечно, я не могу уважать твой выбор. Мы тебя любим, но денег твоих принять не можем. Это кровавые деньги, сынок. Мы тебя не этому учили.

Послышался шорох. Джим снова поднял голову и увидел, что отец пытается подняться и сесть, пристально глядя в объектив.

— Помнишь, что я тебе говорил, сынок? Человек сам выбирает, кем ему быть. Дело не в том, кем он родился и чему его учили. Все зависит только от его выбора. Сейчас ты выбрал темный путь, и я не могу смотреть на это сквозь пальцы. Но человек способен изменить всю свою жизнь одной-единственной мыслью, одним-единственным решением. Ты всегда можешь передумать и стать кем-то другим. Никогда не забывай об этом!

Он снова откинулся на подушки. Это усилие явно исчерпало все силы, которые у него оставались. Лицо у него побледнело, он весь дрожал — видимо, от боли.

— Я люблю тебя, сынок!

Запись окончилась.

Довольно долго Джим стоял неподвижно, тяжело дыша, пытаясь переварить все, что только что услышал. Он сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться, и обернулся к матери.

Она сидела на прежнем месте. Холодный чай пролился к ней на колени, пустой стакан валялся рядом на диване. Лицо выглядело уже не таким осунувшимся, глаза были закрыты. На губах застыла легкая улыбка.

— Мамочка! — сказал Джим. Глаза у него наполнились слезами. Он бросился к ней, заключил ее в объятия и долго-долго сидел так.

Майлз понял, что произошло, сразу, как только Джим отворил дверь. Лицо у него вытянулось, казалось, он сам с трудом сдерживает слезы.

— Твоя мать умерла… — тихо сказал он. Джим кивнул. — Я сам обо всем позабочусь, не беспокойся. Просто чудо, что она прожила достаточно долго, чтобы успеть повидать тебя. И то, наверно, из чистого упрямства. Она же всегда знала, что ты вернешься домой. А учитывая, как она мучилась и что еще ей сулила эта болезнь, проклятие Конфедерации… Пожалуй, хорошо, что она теперь присоединилась к твоему отцу.

Он стиснул руку Джима. Джим посмотрел на него затравленным взглядом.

— Хорошо… — сказал он блеклым голосом. — Может, ты и прав…

Это была горькая мысль.

— А тебе лучше убраться восвояси. Одежду оставь в пикапе. Я все это заберу, когда стемнеет. А сейчас мне надо позаботиться о твоей матери. И, Джимми… ты не забывай, что я говорил насчет Мар-Сары. Ты не будешь там лишним.

Примерно час спустя Джим Рейнор сидел на месте второго пилота межзвездника. Корабль оторвался от земли и пошел в небо. Джим смотрел вниз. Бурая земля уходила вдаль, квадратики полей превращались в разноцветные заплатки размером с ладонь. Когда-то Джим трудился на этих заплатках, бродил по этим улочкам, таким крохотным сверху. Ложился вздремнуть в тени деревьев, которые отсюда казались не больше пальца. Джим на миг зажмурился, потом сосредоточился на панели управления кораблем. Они с Тайкусом миновали слой облаков, покинули атмосферу и устремились к звездам.

— Чего-то ты притих, Джимми, — заметил Тайкус.

Джим ничего не ответил. Его голова была занята другим: мысленно он сидел в гостиной вместе с матерью и смотрел голозапись, оставленную покойным отцом. И удивлялся, почему мысли о ночи с Евангелиной — и чтобы выпивки было сколько влезет! — уже не радуют его так, как прежде.

Тарсонис

Комната была заполнена неумолкающими звуками: шипение искусственного легкого Вандершпуля, жужжание приборов, щелканье сложных компьютеров, совершающих миллиарды операций в минуту. Но в остальном тут царила тишина.

Дверь отворилась. Вошедший ресоц приблизился к огромному металлическому гробу.

— Они будут мертвы через два дня.

Глава 14

Космопорт «Скайвей», Алкиона

Они встретились в космопорту «Скайвей» в шесть утра — слишком рано на вкус их обоих. Джим попытался немного вздремнуть в отеле, решив на полную катушку пользоваться кредитами, которые О’Бенон выдал им в качестве командировочных, но Тайкус выглядел так, словно он и вовсе не ложился. Джим так устал, что чувствовал себя, точно пьяный, и Тайкус выглядел не лучше. В общем, оба были не в лучшей форме, чтобы приступать к выполнению чрезвычайно важной миссии.

В угрюмом молчании они отправились в путь на славном, обтекаемом небольшом межзвезднике, который их ждал. Войдя в атмосферу Алкионы, Джим полез под сиденье в поисках пакета, который должен был там находиться. Он взломал печать, с трудом сдерживая зевоту.

Тайкус приподнял бровь.

— Ты смотри, прям как в кино про шпионов!

— Угу, — сказал Джим. В пакете был маленький старомодный ключ, поддельные документы, записка, в которой говорилось, что на задних сиденьях находится смена одежды, и чип с данными, который Джим тут же вставил в нужный разъем.

Джим быстро прочитал появившийся на экране текст. Глаза у него расширились, он посмотрел на ключ и коротко изложил суть для Тайкуса, который был занят тем, что прокладывал маршрут.

— Наш груз… ну, по крайней мере, половина нашего груза… это человек. И он, по всей видимости, нас ждет не дождется.

— Что-о?!

— Некто по имени Эндрю Форрест. Это… фармаколог.

Тайкус фыркнул.

— «Здравствуйте, доктор Форрест, а от геморроя у вас ничего не найдется?» За каким чертом нам фармаколог? Я-то думал, Скаттер хочет, чтобы мы сперли что-нибудь полезное. Кредиты, скажем.

Джим пожал, было плечами, но тут же сообразил.

— Наркотики! О’Бенон ведь и наркотой приторговывает.

— Так тогда и воровать надо наркотики, а не…

Тут Тайкус тоже сообразил, что к чему.

— Украсть мужика, который изобрел новый наркотик! Скаттер, беру свои слова обратно: ты умный ублюдок!

Джим кивнул.

— Ручаюсь чем угодно: доктор Форрест один из тех немногих людей, которые знают рецепт чего-ни-будь очень модного и доходного. Возможно, он даже сам пожелал вступить в контакт со Скаттером.

При том, что пороков у обоих хватало, запрещенными веществами ни Тайкус, ни Рейнор никогда особо не баловались. Им неоднократно представлялась возможность нюхнуть, закинуться или ширнуться одним из последних достижений фармакологии, но, тем не менее, оба предпочитали старый добрый алкоголь.

Алкоголь был дешев и доступен в любых количествах, и это их устраивало.

Тайкус как-то сказал, что не желает зависеть ни от кого и ни от чего — ни от бабы, ни от химии. Ну, а Джим просто не понимал, в чем прелесть этого порока.

К тому же недавняя встреча с этим психом, Доном, расшевелила воспоминания, которые оба изо всех сил старались похоронить. Они давно уже не вспоминали о Лизе Кэссиди, которую некогда звали просто Док. Док злоупотребляла веществом, которое называлось «крэб». Ненавистный Вандершпуль воспользовался ее зависимостью и заставил ее предать не только Тайкуса, который был ее парнем, но и всех «Небесных дьяволов». И это, между прочим, сработало: со временем Лиза сделалась его добровольным осведомителем, не в силах думать ни о чем, кроме наркотика. В конце концов, Док умерла от полученной в бою раны на глазах у Тайкуса, уверяя его, что в ее предательстве не было «ничего личного». Тайкус с Джимом оба знали, что это, правда: в том, что делает с тобой сильный наркотик, действительно нет ничего личного, и ни один палач не причинит тебе таких мук, как наркотическая ломка.