Империя под ударом. Взорванный век - Игорь Шприц

Певзнер замахал лапками и заверещал, что никуда ходить не будет, не тот возраст! Если принесут фотографию, посмотрит и скажет! А теперь ему надо срочно в аптеку, иначе без него новый провизор все перепутает, выдаст не то, люди примут лекарство и помрут без покаяния — и все из‑за того, что Певзнер не соизволил вовремя явиться в свой кабинет. До свидания, уважаемый Павел Нестерович! Извините, оторвал вас по пустякам! Ежели что, приходите ко мне, отпущу все самое лучшее и заграничное! Но лучше не болеть. Здоровье — это самое большое богатство. Только не говорите всем, что это сказал аптекарь! Засмеют.

И Певзнер исчез за дверью, оставив после себя запах валериановых капель. Наверное, пил их всю ночь. Бедный старик. Придется навестить Охранное отделение. Кстати, Путиловский там еще ни разу не был.

* * *

Больше всего женщины интересуются тем, что их совершенно не касается. С самого утра Нина ходила по дому, придумывая причины, по которым ей совершенно необходимо увидеть изувеченного фотографа. Она должна… должна… Что должна, она не понимала, но что‑то сделать было необходимо. То ли вручить ему целебный лосьон для протирания кожи, то ли… Маленький девичий ум метался в поисках выхода, не решаясь признаться самому себе, что Нине просто хочется видеть Викентьева и ничего более.

И когда душевное напряжение достигло предела, в голове вспыхнула спасительная мысль, настолько простая и естественная, не требующая никакой лжи и усилий, что Нина даже рассмеялась: как же ей раньше‑то это в голову не пришло? Накинув на плечи шубку, она тут же выскочила на лестницу.

Дверь в фотоателье была не заперта, при входе прозвенел колокольчик. Из задней двери вышел фотограф. На нем был просторный рабочий халат серого полотна, под халатом белела расстегнутым воротом рубашка. Стройная белокожая мускулистая шея привораживала взгляд Нины. Во рту у нее вдруг пересохло, сердце застучало часто и глухо, она перестала слышать звуки, и единственным желанием осталось припасть к этой шее и закрыть глаза.

— Доброе утро, мадемуазель. Что вам угодно? — Во взгляде фотографа не было никакого удивления.

Усилием воли Нина вернулась в этот мир.

— Я хочу, чтобы вы сделали мой портрет.

— Прямо сейчас?

— Да, прямо сейчас. — Внутри Нины говорила какая‑то другая, ей неизвестная девушка, а Нина только удивлялась тому, как она складно говорит за нее. — Это можно сделать?

— Отчего же нет? Почту за честь, — и фотограф подошел к ней совсем близко. — Позвольте?

Обомлев от такой неожиданной близости, Нина не поняла, что именно она должна позволить, но безропотно позволила. От шеи фотографа пахнуло свежестью кельнской воды. Голова у Нины закружилась, и, чтобы не упасть, она оперлась о руку фотографа.

— Вам дурно? — учтиво спросил Викентьев.

— Нет–нет! — и Нина поспешно встала у мраморной колонны.

Фотограф отошел к своей треноге. Нина чуть было не ухватила его за хлястик халата — так ей не хотелось, чтобы он отходил. Но небеса сегодня были на ее стороне. Установив правильно треногу, он вернулся к ней, чтобы выставить Нинину фигуру по отношению к мраморной колонне. Пока колонна явно выигрывала: ноги у Нины подкашивались.

Викентьев сразу догадался, какого рода любопытство повлекло эту девицу нанести ему визит ранним утром. Глядя на неожиданную клиентку через объектив камеры, он хладнокровно прикидывал, чем она может быть полезна. Деньги? Вряд ли, драгоценности разве что… но судя по серьгам, семья небогатая. Внезапно ему в голову пришла весьма неожиданная мысль. А что, можно попробовать… Отличная идея! Вот только фигурка у нее слишком миниатюрна. Но наверняка в доме есть дамы и повыше, и пообъемистей. Появившись из‑под балахона, он полыхнул магнием.

— А теперь попрошу на диванчик…

И фотограф подошел к Нине, чтобы должным образом усадить ее на бархатную обшивку. Но Нина застыла греческим изваянием. И когда он, поясняя свое намерение, подвинулся совсем близко, правая рука Нины словно сама собой поднялась и осторожно дотронулась до вожделенной шеи Викентьева.

Говорить что‑либо было напрасным. Слова потеряли всякий смысл и цену. Самыми кончиками пальцев Нина нежно провела по мраморной коже от подбородка к ключице. Исследовала ямочку под ключицей. Дальше дороги пока не было. Тогда она вернулась к лицу и еле–еле коснулась обожженной половины. Какая нежная и теплая кожица… Викентьев не строил иллюзий и никак не ожидал, что кому‑то будет трепетно при виде его уродства. А профессор‑то оказался прав…

От ответного прикосновения глаза Нины закрылись. Все ее чувства остались в кончиках пальцев, которыми она молча ласкала лицо Алексея. Когда же их губы наконец встретились, из груди Нины вырвался вздох облегчения, тело вновь обрело свободу и стало требовать тесных объятий и долгих поцелуев. И здесь она оказалась опытнее Викентьева: ее целовал второй в ее жизни мужчина, а его до сей поры юные девушки ни разу не целовали, и это было нечто непознанное…

* * *

На другом конце города не целовались, хотя обстановка была самой к тому располагающей. В свой будуар княгиня Урусова завлекла Путиловского хитростью: князь лично заявился в департамент, прошел огнестрельный курс владения маузером у польщенного вниманием Берга и, не принимая во внимание никаких отговорок, увез Путиловского на ланч — так Урусов по английской привычке (он закончил Кембридж) называл второй завтрак. А все остальное можно было предсказать с точностью до секунды.

Когда по сигналу пушки с Петропавловки была принята адмиральская чарка водки, перешли к столу. И тут в столовую райской птичкой впорхнула княгиня, присела с ними поклевать из тарелочки, задержалась и осталась. Князь же ушел отдавать последние приказания относительно оружейного багажа и пропал.

Путиловский несколько раз приподымался с кресла, но объявили, что кофе подан в будуар, и он был отконвоирован княгиней к месту заключения.

— Пьеро, — без обиняков начала княгиня, — почему ты хочешь, чтобы я уехала? Зачем ты внушил Сержу эту гнусную идею насчет Ниццы?

— Потому что я хочу спокойно жениться, — хладнокровно пояснил Путиловский. — Ты не знаешь, но после нашего последнего свидания Нина получила анонимное извещение о нем.

— Кто такая Нина? — поинтересовалась на всякий случай княгиня.

— Нина — моя невеста, — напомнил Путиловский и заиграл желваками на скулах.

— Ха–ха! Надеюсь, я вне подозрений! — Княгиня нервно закурила пахитоску. — Хорошенькое дельце! Один отправляется за приключениями к каким‑то оранжевым дикарям, второй — вкушать наслаждения на брачном ложе! А бедная Анна марш–марш в эту сырую дыру! Весной, когда там нет ни одного приличного человека! И ты хочешь сказать, что даже не навестишь меня там?

Путиловский был тверд, как кремень.

— Извини. Я женюсь.

— Надоела — и бросаешь?! Поздравляю! Между прочим, я тоже замужем! Однако это не мешало тебе использовать меня как игрушку!

— Анна, ну зачем ты так? Пойми, я устал от этой пустой холостой жизни. Сейчас в ней появилась любовь. У нас будут дети…

Совершенно нечаянно Путиловский затронул больное место княгини. Она тоже мечтала завести детей, но врачи пожимали плечами и возводили очи к небесам: увы!

Неудивительно, что после этой фразы слезы полились из маленькой княгини ручьем. Путиловский кинулся ее утешать, но делал это крайне осторожно, контролируя каждое движение плачущей. Удалось ограничиться братским поцелуем в лоб и заверениями в вечной дружбе. Что вкладывала княгиня в понятие «дружбы между мужчиной и женщиной», осталось неясным. Ясно было лишь одно: отношения консервировались до более благоприятных времен. А пока Путиловскому надо будет жениться, а Урусовой — собираться в Ниццу, куда в это время года хороший хозяин даже собаку не вывезет.

На том и порешили. Тут очень кстати возник Серж и обрадовал известием, что полностью готов отбыть в Трансвааль, к президенту Крюгеру, воевать против своих однокашников по Кембриджу. Те, видать, с нетерпением ждали Урусова, чтобы продолжить английские великосветские мужские игры, но на сей раз со смертью.

* * *

— Завяжите мне глаза, — и Лелявский в последний раз окинул взглядом разложенные перед ним детали браунинга.

Карпович тщательно, в два слоя обмотал голову Николая шарфом.

— Готово.

— Засекайте время!

Николай быстро застучал деталями, собирая браунинг на ощупь. Собрав машинку, он выкинул руку в сторону Карповича и щелкнул курком:

— Вы убиты! Сколько?

— Двенадцать секунд.

— Вот так вот, милый друг. Тренируйтесь, пригодится.

И Лелявский протянул Карповичу браунинг по всем правилам, рукояткой вперед. Петр с удовольствием примерил браунинг по руке.

— Мы же решили, что бомбой.