Сказания и легенды - Автор Неизвестен

Кто она — не знает, но бледнеют и меркнут пред ней и звезды, и солнца лучи. И узрела она Ростомелу и голосом нежным, шепоту листьев подобным, молвила:

— Я была уж в первый день творения и пребуду да конца веков.

— Я — счастие и жизнь вселенной. Покуда будешь ты со мной, доколе мною только будешь жить и, отрешившись от всего земного, меня одну лишь будешь созерцать, — дотоле смерть тебя не прикоснется. Я Красота! Останься!..

И он остался…

Прошли тысячелетия, а он, восторгом упоенный, глаз не сводил с чудесного виденья. И вот прошли еще века.

Вдруг сердце у него тоской заныло, и он сказал чарующей богине: «Божественная Красота! Как много лет прошло с тех пор, как я уж не видал ни матери, ни родины любимой, ни дома отчего, ни близких, ни родных!»

— А! Вижу я, — сказала Красота, — земля-таки свое похитить хочет и не отдаст того, что ей принадлежит по праву! Иди и подчинись всеобщему закону и общей человечьей участи подвергнись! Иди, а вот — на память обо мне тебе дарю я два цветка — пурпуровый и млечно-белый.

Когда захочешь ты своею жизнью пережить все те года, что здесь провел, меня ты созерцая, — вдохни пурпуровый цветок. Но если ты поймешь и смысл, и прелесть смерти, — приблизь к своим устам цветок ты белый и вдохни его. Иди!

И вот идет он прежнею дорогой. Знакомая стоит скала, и на скале чернеет старый ворон. Его зовет он, но ответа нет. Он ближе к ворону подходит, касается его рукою — и вмиг истлевшее уж тело, как порох, рассыпается в руке. Он смотрит вниз, но бездны нет уж и следа — она засыпана доверху. Свершил уж старый ворон свое земное назначение и успокоился навек.

И вот идет царевич дальше: подходит к месту он тому, где некогда олень стоял, и видит груду белых лишь костей и обнаженный череп, а из него ветвистые два рога в высь бесконечную уходят и свод небесный подпирают.

Как ворон, и олень свое исполнил назначенье и мертвым сном навеки уж почил.

Приходит наконец царевич в край родной. Но что он видит? Что произошло? Он никого и ничего узнать не может. Там, где пустыня некогда была, — пестреют села, города цветут; неведомые люди, в одеждах незнакомых, какою-то неведомою речью говорят, и он понять их слов не может. А вот и горы, родные горы, где он впервые свет увидел, где вырос он и жил, и мать оставил.

Но где ж она? Где замок тот, в котором она жила и славным правила народом? Все пусто, все молчит, и только глыбы поросших камней указывают место то, где некогда стоял дворец роскошный.

И видит он вблизи, в ущелье, там, где фонтан журчал когда-то и песни сладкие лились и белые девичьи ноги траву топтали, — часовня древняя стоит.

В нее он быстро входит и на могильном камне столетнего он видит старца священника, согбенного годами.

На камне старец тот сидит и бледными, дрожащими устами слова святой молитвы шепчет.

— Скажи, отец святой, ведь здесь то место, где некогда жила Магдана, царица славная, и правила народом? Я — сын ее, наследник я престола, и если матери моей в живых уж нет, то, значит, я теперь ваш царь и повелитель!

— Магдана? — старец отвечал. — Магдана? Да, слышал я, есть старое сказанье. Но я тебя почти не понимаю, ты говоришь не нашим языком, а языком старинных рукописей наших; я некогда их изучал, и потому кой-что из слов твоих я понимаю. Магдана — говоришь ты? Да, в народе есть преданье, — не знаю, верно ли оно, — что будто здесь когда-то, — лет тысяча, а может быть и больше, с тех пор уже прошло, — жила, действительно, могучая царица… ее Магданой звали, и у нее был сын, и он ушел, и без вести пропал, и умерла Магдана, и царство славное погибло…

Задумался царевич Ростомела и говорит: «О тайна вечная времен! Что я теперь? Преданье лишь одно, забытая легенда?» И вынул Ростомела пурпуровый цветок, вдохнул его и мигом пережил действительною жизнью века веков и мигом старцем стал он немощным и дряхлым: глаза потухли, ноги подкосились, засохла сморщенная кожа на старческих костях… И уж не мог поднять руки он и протянуть ее к той сумке подорожной, где белый у него цветок хранился. И тихо, тихо прошептал он старцу: «Скорей, отец, скорей достань ты белый мой цветок и приложи к устам моим его ты, дай мне его упиться ароматом, чтоб мог я наконец изведать и вкусить неведомую смерти прелесть!»

И умер Ростомела, и собрались люди, и возвратили его той земле, из которой он вышел, и ничто уже не нарушит его могильного покоя. А на его могиле и поныне каждый год расцветают два цветка — пурпуровый и млечно-белый.

Джиган

(Текст записан Дж. Ногаидели. Печатается по сборнику «Сказки» (Батуми, 1950). Сюжет напоминает приключения Синдбада)

Пришел раз крестьянин в одно место и видит, что какой-то молодой человек плачет над свежей могилой. Спрашивает крестьянин:

— Почему ты плачешь? Кто здесь похоронен?

Молодой человек ответил: «Лучше не рассказывать — много я изведал горя и печали».

Но крестьянин стал настойчиво просить его рассказать обо всем, что пришлось ему пережить. Юноша начал:

— Мой отец был царем в одной стране. У него долго не было детей, и наконец на свет явился я. Назвали меня Джиганом. Мне было шесть лет, когда отец послал меня учиться. Окончив ученье, я стал самостоятельным человеком.

Как-то раз отправился я с товарищами на охоту. Мы увидели оленя. Долго гнались за ним, но не поймали. Олень помчался к морю, бросился в волны и выбрался на островок. Я и семеро моих товарищей сели в фелюгу и приплыли на остров. Поймали оленя и зарезали. Нагрузили оленьим мясом фелюгу, сели сами и пустились в обратный путь.

В это время поднялся сильный ветер и пошел дождь Наша фелюга, подхваченная ветром, поплыла к незнакомым, чужим странам. Когда буря утихла, и мы, придя в себя, открыли глаза, увидели, что находимся на чужбине. Но не понравилась нам эта страна. Привязали мы фелюгу и вышли на сушу.

Увидев на берегу город, вошли в него; там обитали обезьяны. Эти обезьяны приветливо нас встретили, обласкали, угостили и устроили ночевать. Дня через два принесли нам старую истрепанную книгу. Написано было в ней, что попавшие на этот остров люди не должны испытывать страха. Пусть они останутся здесь с обезьянами и управляют ими.

Путь в страну, где обитают люди, отсюда очень труден. Если двинуться к югу, надо странствовать три года, к северу — два года, на запад — один год и если отправиться к востоку — три месяца.

Но по этим дорогам ходить опасно, там много диких зверей, поедающих людей…

Прочитав это, мы опечалились, окончательно потеряв надежду когда-либо увидеть родную страну. Остались у обезьян. Пищи было вдоволь. Но они были обезьяны, а мы — люди; не ужились вместе, загрустили и решили выбраться из обезьяньей страны.

Скоро обнаружилось, что нашей фелюги нет на своем месте. Оказывается, обезьяны поломали ее, чтобы помешать нашему бегству.

Мы выбрали трехмесячный путь по суше.

Отобрали больших собак. В той стране не было лошадей, и ездили на собаках. Потому-то мы взяли лучших собак и в одну прекрасную ночь втихомолку отправились в путь-дорогу. Путь был трудный, нечего и говорить: из семи товарищей ни одного не осталось в живых. Лишь я один, несчастный Джиган, выбрался из чужой страны.

Подошел к одной реке. Вижу — на противоположном берегу город стоит и в нем люди ходят. Я очень обрадовался. Переправившись с трудом через реку, вошел в какую-то столовую и пообедал. Потом спросил у добрых людей, как зовется эта страна и в каком городе я нахожусь. Они назвали город. Никогда не слыхал я про такой город и спросил их, сколько дней надо ходить, чтобы попасть в другие страны.

До Индии, ответили они, два года ходьбы. В два года раз приходят оттуда купцы, закупают товары и увозят.

Я, несчастный Джиган, решился дождаться этих купцов и с помощью их попасть как-нибудь в свою страну.