Кошка - Михаэль Золтиков

— Впрочем, Блайхер...

Унтер-офицер удивленно оборачивается.

— Пусть это останется между нами: когда история с «Интераллье» будет закончена, мы с вами вместе подумаем, каким путем можно будет предоставить «Кошке» полную свободу. Довольны?.. Ну что ж... Делайте свое дело хорошо, унтер-офицер!

Блайхер выходит, закрыв за собой дверь в кабинет.

В обед того же дня Бла йхер и «Кошка » стоят перед дверью дома номер 14 по авеню Гобелена, что в самом центре Парижа.

Здесь живут богатые люди — семьи патрициев. Фасады домов с высокохудожественной лепниной прямо-таки дышат сытым довольством крупной буржуазии. Сквозь голые ветви старых каштанов виден купол Пантеона, усыпальницы великих людей Франции.

«Кошка» звонит в дверь квартиры на третьем этаже. На полированной латунной табличке красуется выполненная многократно переплетенными и с витиеватыми завитушками буквами фамилия: «Беляр».

Молодая девушка в белом передничке и кружевном чепце открывает дверь, делает реверанс и певуче произносит: «Добрый день, мадам, добрый день, месье...» При этом она бросает на Блайхера наполовину любопытный, наполовину кокетливый взгляд и проводит их по коридору в гостиную.

Через минуту Хуго Блайхер стоит перед мадам Жанной Беляр, матери «Кошки»...

Несколькими годами позже, после капитуляции Германии, мадам Жанна Беляр, урожденная Гроз, на судебном процессе против ее дочери Матильды Каррэ 9 июля 1945 года показала:

«Моя дочь не звонила нам два или три дня, вопреки установившейся традиции. Потом (в конце ноября 1941 года) она пришла к нам в сопровождении какого-то мужчины, в котором я с первого же взгляда определила немца. Я тут же поняла, что дочь арестована. Я провела обоих в гостиную, где этот немец, о котором вы говорите, что это был известный в то время Блайхер, подтвердил мне, что моя дочь, действительно, арестована, но он не желает ей зла. Во время этого посещения он пытался убедить меня, что сотрудничество между его страной и Францией — доброе дело. Наша беседа продолжалась добрых два часа, из которой я уяснила, что с дочерью ничего плохого не случится и что она сможет посещать меня впредь. Однако мне было поставлено условие передавать ему фамилии тех членов подпольной организации, которые будут звонить сюда и интересоваться дочерью. Немец подчеркнул при этом, что такое условие покажется мне жестким, но заявил: его начальник в недавнем разговоре растолковал, сколь презрительна и недостойна эта война в потемках, не идущая ни в какое сравнение с боевыми действиями на фронте.

Потом мы вместе пообедали. За столом был и мой муж, на которого личность этого немца произвела большое впечатление. Видимо, это объясняется тем, что мой муж сам был участником первой мировой войны, побывав в окопах под Верденом, и поддержал мнение нашего гостя о нечестности ударов в спину фронтовикам со стороны подпольщиков и шпионов. К тому же он думал о наших сыновьях, бывших до недавнего времени офицерами французской действующей армии.

Перед уходом посетителя мы дали свое принципиальное согласие сообщать ему фамилии тех лиц, которые будут интересоваться нашей дочерью. Думаю, что для всех присутствующих в зале понятно, что нами руководила озабоченность судьбою дочери. Кроме того, это была плата за его обещание разрешить ей свободно передвигаться по городу и навещать нас без его присутствия.

После того как оба ушли, мы с мужем, терзаемые угрызениями совести, решили не передавать немцам не только тех французов, которые будут нам звонить, но и предупредить всех известных нам подпольщиков об опасности, в том числе и Рене Леграна».

Отвечая на поставленный вопрос,она заявила: «Если вы спрашиваете меня, как я оцениваю этого немца и его влияние на мою дочь, то могу лишь сказать следующее. Моя дочь, как известно, очень изящная женщина небольшого роста — всего 1 метр 58 сантиметров, и ей всегда импонировали рослые, широкоплечие и энергичные мужчины.

Этот же немец — как я здесь услышала, бывший самим Блайхером. прямо-таки излучал энергию. Полагаю, что это обстоятельство наверняка говорит в пользу моей дочери, ибо попасть под влияние такого мужчины — не столь уж большое преступление...»

Так расценила мать свою дочь, «Кошку», и ее любовь к Хуго Блайхеру. Ее мнение пришлось на то время, когда, казалось, весь мир встал на голову. Когда внезапно плохим стало то, что до недавнего времени считалось хорошим. Ибо судили-то теперь те, кто еще вчера сами были подсудимыми, а на скамье обвиняемых оказались бывшие судьи...

Как выглядит эта оценка матери сегодня, через четырнадцать лет после событий и через десять лет после того судебного процесса?

Хуго Блайхер пытается разобраться в своем прошлом и прошлом женщины, в судьбе которой он сыграл решающую роль. И вот теперь, летом 1955 года, он оказался вновь в Париже перед домом родителей «Кошки».

Блайхер идет по следам того времени через четырнадцать лет. По следам, занесенным ураганом величайшей из войн. Он ищет встречи со вчерашним в лицах людей сегодняшнего дня. в фасадах домов, в атмосфере самого города...

И вот перед его глазами встают картины, о которых, казалось, он совсем забыл. А дом номер 14 по авеню Гобелен он вроде бы видел в последний раз лишь вчера. Дом этот, свидетель прежних эпох, представляется ныне как бы утонувшим в истеричном шуме, в лихорадочной деятельности послевоенного мира.

Как и прежде, его приветствует мощный купол Пантеона, видный сквозь ветки старых каштанов; как и прежде, ощущает он запах мастики для пола в коридоре дома. Проходит не менее секунды, пока его рука нажимает на звонок в двери, где по-прежнему висит полированная латунная табличка с фамилией «Беляр».

И все же теперь не все так, как тогда. Рядом с ним нет невысокой изящной женщины с прической пажа, женщины, которую называли «Кошкой» и которая была его пленницей и любовницей одновременно.

Но вот они сидят напротив друг друга — мадам и месье Беляр и Хуго Блайхер. Сидят, как и осенью 1941 года.

Они не узнали его, бывшего унтер-офицера немецкого абвера. Слишком много событий прошло за это время перед их глазами. Да и на лице Блайхера годы оставили глубокие следы.

И на этот раз мы представились как немецкие журналисты, собирающие информацию о судьбе «Кошки». И вновь, как при встрече с мадам Блаветт. я стал свидетелем встречи, которая началась в равнодушно спокойной атмосфере, но затем последовал взрыв чувств и эмоций.

Мы сидим в небольшой комнате, заставленной мебелью конца прошлого века. То было время, когда семьи уважаемых буржуа, таких как Беляры, представляли собой становой хребет общества и государства. На фоне шкафов с художественно выточенными ножками, старинных столов и стульев маленькая фигура инженера и фабриканта на пенсии Арсена Беляра почти совсем теряется. Супруга на голову выше его. Сразу ясно, от кого унаследовала свой рост «Кошка»...

Разговор сначала не клеится, затем месье Беляр начинает рассказывать о дочери, о годах, проведенных ею в тюрьме, о процессе против нее и, наконец, о ее недавнем освобождении.

— А где она сейчас... ваша дочь? — Вопрос этот задает Хуго, хотя он и у меня вертелся, как говорится, на языке.

Нам было известно, что «Кошка» после долгих лет заключения в самом начале лета нынешнего года была выпущена на свободу.

Где она сейчас может быть? О Матильде Каррэ мы знали многое и в то же время почти совсем ничего. Откроется ли сейчас дверь, что за нашими спинами, и мы увидим ее саму и услышим то, о чем лишь предполагали и строили догадки? И как пройдет встреча между бывшим унтер-офицером и нынешним владельцем табачного магазинчика Хуго Блайхером и бывшей когда-то супершпионкой второй мировой войны, встреча двух людей, судьбы которых столь причудливо переплелись между собой?

Месье Беляр немного помолчал, задумчиво покачивая головой, затем сказал, видимо, придя к какому-то решению:

— Лучше не спрашивайте, месье... лучше не надо. Я не хотел бы давать ответ на этот вопрос...

Очевидно, родители старались защитить Матильду от любопытства и назойливости журналистов и дать ей время прийти в себя и отдохнуть от всего того, что ей пришлось вынести в последние, самые трудные годы ее жизни.

— Так что же, ее так и не выпустили или же она сейчас не в Париже? — вырвалось у меня.

И тут же я почувствовал, что поставил старика в трудное положение. В наступившем молчании время тянулось бесконечно долго.

— Да, она теперь не в Париже, а за сотни километров отсюда, и еще не свободна, — произносит он, наконец, с дрожью в голосе и какой-то печалью.

— Она — в заключении? — недоумеваем мы с Блайхером. — А мы думали, что ее выпустили.

— Выпустить-то выпустили из тюрьмы, но... — Арсен Беляр машет беспомощно рукой и после некоторой внутренней борьбы добавляет: — Свободна? Нет, она еще не свободна и, видимо, надолго...