Пелагий Британец - Игорь Маркович Ефимов

Как коварен, как вездесущ грех! Среди наших прихожан Телемахус высился, как неприступный замок праведности, как живой упрек податливым душам. Он поносил нас за любую слабость, за нарушение поста, за нарядную пряжку на поясе. Достойную вдову он проклял за то, что она снова вышла замуж, не дождавшись положенного года после смерти мужа. Меня казнил молчанием за мою женитьбу, за то, что не исполнил его мечту, не принял обета безбрачия. А сам? Сам погряз в такой грязной, такой варварской одержимости!

— Ты знаешь, как добр мой отец! Если ты исповедуешься ему чистосердечно, он отпустит тебе этот грех. Вспомни — он простил даже того миланца, которого застали с мальчиком в часовне. Ты отстоишь положенные дни в задних рядах, среди кающихся, и потом снова будешь с нами.

Старый грешник вдруг делает несколько шагов в мою сторону, хватает мою руку и прижимает на секунду к губам.

— Молись за меня, Юлиан, — просит он.

И уплывает в людском потоке. Ворота Колизея заглатывают его, как кит Иону.

Я молюсь всю ночь. Молюсь за несчастного Телемахуса, который не может совладать с греховной страстью. И за весь темный римский люд, пьянеющий от вида крови. И за души зарубленных, заколотых, задушенных сегодня на арене. Я молю Господа пощадить наш погрязший в разврате город за ту горстку праведников, которая есть в нем. Ведь живут здесь и мой отец, и Меропий Паулинус, и Пелагий, и десятки других христиан, ненавидящих греховность свою, но готовых прощать чужую.

«Пощади, Господи, не обрушь завтра огонь и серу на место сие, как ты обрушил их на Содом и Гоморру».

И вот встает наутро солнце над городом. Еще один день подарен ему, чтобы одуматься, чтобы сойти с гибельной тропы. И до нас доходит известие, что кровавое веселье в Колизее было подпорчено вчера. Посреди боя на копьях — пара на пару — на арену вдруг выбежал какой-то монах и встал между бойцами с крестом в руках.

На трибунах поднялся возмущенный вой.

Служители пытались прогнать монаха бичами и раскаленными прутьями.

Он только прикрывал лысый череп крестом, корчился, но не уходил.

С трибун полетели объедки, потом камни.

Копейщики, превратившись вдруг в зрителей, наблюдали со стороны.

Большой камень ударил несчастного в затылок, и он упал лицом в песок. Но озверевшие люди не могли уняться, они ликовали и бесновались, будто праздновали победу над могучим врагом.

Наконец град камней утих. Раскаленный прут зашипел на щеке лежащего, но тело не пошевелилось. Труп нарушителя уволокли и бросили на повозку вместе с убитыми гладиаторами. Бой возобновился.

Мы больше никогда не видели в нашей церкви Телемахуса.

А я спрашивал себя, не его ли праведной кровью был куплен еще один восход над городом Римом.

(Юлиан Экланумский умолкает на время)

МЕРОПИЙ ПАУЛИНУС ПЫТАЕТСЯ СПАСТИ ПОЭТА КЛАВДИАНА

Триумф императора Гонория, начавшийся так блистательно, под звуки труб, светлым, безоблачным днем, обернулся каким-то грозовым затишьем и наползающим мраком. И город Рим, и владыка Западной империи будто хотели сказать друг другу: «Зачем ты не таков, как я ожидал?»

И немудрено.

Воспитанный при дворе в Константинополе, Гонорий, конечно, должен был усвоить тамошний взгляд на императорскую власть. Воплощение Бога на земле — вот к какой роли он себя готовил. Если бы римская толпа распростерлась на мостовой и затихла при его приближении — тогда, наверное, он посчитал бы, что его встречают достойно. Но эта разнузданность, эти панибратские крики, эта веселая давка… А советники и придворные объясняют ему, что по традиции император должен разбрасывать деньги, должен выслушивать речи и поэмы, должен сам произнести речь перед сенатом…

Император — должен?!

Кто смеет говорить владыке, что он что-то «должен»?

Какая-то языческая традиция? Да в Риме не было триумфов вот уже сто лет — о какой традиции вы смеете говорить?

И посреди торжественного заседания в сенате император вдруг встал и вышел. И отправился прямо на богослужение в церковь Святого Иоанна на Латинском холме. А оттуда — в базилику Либерия на Эскулане. А потом пересек Тибр и посетил вечернюю службу в церкви Св. Петра.

И наутро отбыл из Рима и вернулся в свою резиденцию в неприступной Равенне.

Для христианской партии Рима это прозвучало как звук боевой трубы. «A-а, вы надеялись увидеть на троне нового Юлиана Отступника?! Не бывать тому!»

Торжественные молебны о здоровьи и процветании императора служили во всех церквах. Но, как это всегда бывает, вслед за волной радости и благодарности начала подниматься волна мстительной злобы. Людишки, не прочитавшие за свою жизнь ни одной евангельской строчки, спешили примкнуть к тем, кто в данный момент казался им победителем.

В суды потоком пошли доносы. Достаточно было заявить, что такой-то хулил имя Христа, или принадлежал к запрещенной секте, или участвовал в недозволенных языческих обрядах, как человека хватали и присуждали к пыткам, изгнанию, конфискации имущества, казни. Сколько негодяев, надевших благочестивую маску, сумели потешить тогда свою злобу!

Однажды, поздно вечером, служка пришел доложить, что в нашей церкви укрылся какой-то человек и просит о свидании со мной. Я поспешил к боковой двери, открывавшейся прямо в узкое пространство за алтарем. Когда человек откинул капюшон, в слабом свете лампад я смог разглядеть его лицо и узнал поэта Клавдиана.

Мы редко встречались в последние годы.

Когда-то нас ненадолго свела любовь к поэзии. Но он изо всех сил рвался наверх, к почестям, должностям и славе, я же тогда бежал от них вниз, в простоту и бесхитростность христианской жизни. Как два путешественника на горной дороге, мы задержались, чтобы дать нашим повозкам разминуться и немного порасспросить друг друга о дождях и ветрах, ожидающих каждого впереди.

Казалось, он достиг всего, о чем мечтал когда-то, сходя с египетского корабля на римский причал десять лет тому назад. Его поэмы и панегирики императору и полководцу Стилихону читали публично при дворе, он получил пост трибуна, его бронзовая статуя была установлена на форуме Траяна.

И что же?

Поворот злой судьбы — и он сброшен на край гибели, вынужден скрываться, бежать, искать защиты.

— Паулинус, — сказал он хриплым голосом. — Паулинус, они хватают всех подряд! Как это могло случиться? Знатность, богатство, высокое родство — ничто не спасает! Не нужно судебного разбирательства, не нужно выслушивать адвокатов и свидетелей. В епископском суде достаточно признания, вырванного пыткой, — и человек осужден… Таково ваше христианское милосердие.

— Христианство, — отвечал я ему, — взывает непрестанно к милосердию именно потому, что знает, как мало его в человеческой душе. Лишь одна отерла лицо Христа на