Германо-польская война - Даниил Проэктор

Английское правительство начало готовить экспедиционные войска для отправки в Финляндию{195}. На основе складывающегося антисоветского империалистического фронта наметилась общность интересов и намерений Англии и Франции с фашистскими Германией и Италией. Гитлер и его штабы, заинтересованные не только в ослаблении Советского Союза, но и в том, чтобы граница Финляндии проходила возможно ближе к Ленинграду и Мурманску, ясно давали понять о своей солидарности с Финляндией и, подобно французским руководителям, не скрывали свое удовлетворение теми трудностями, которые встретила Красная Армия при прорыве линии Маннергейма. Через шведских корреспондентов в Берлине Гитлер сообщил, что Германия не будет возражать против перевозок через Швецию военных материалов и добровольцев. Фашистская Италия открыто поставляла Финляндии оружие и бомбардировщики, причем последние получили право перелетать через Францию{196}. Газета "Эвр" писала 3 января 1940 г.: "Иностранная помощь, оказываемая Финляндии, сорганизовалась. Послы Англии и Италии покинули Москву на неопределенное время"{197}.

Так на общей антисоветской основе теперь уже почти открыто складывался контакт западных демократий и фашистских государств, формально находившихся в состоянии либо войны, либо отчужденности друг с другом. Казалось, международная реакция была близка к своей цели - организации "всеобщего похода против большевизма". 20 декабря 1939 г. в Финляндию вылетел полковник французского Генерального штаба Ганеваль для координации совместных действий против Красной Армии{198}.

Мир, заключенный Советским Союзом с Финляндией, сорвал замыслы империалистов и вызвал у них плохо скрываемое разочарование. Но в Лондоне и Париже не хотели отказываться от намерений нанести удар по Советскому Союзу. Теперь там, как и в Берлине, стали рассматривать Советский Союз в военном отношении чрезвычайно слабым. Взоры обратились на юг. Объектами удара избираются советские нефтяные районы.

19 января 1940 г. французский премьер Даладье направил главнокомандующему генералу Гамелену, командующему авиацией Вюильмену, генералу Коэльцу и адмиралу Дарлану письмо следующего содержания: "Прошу генерала Гамелена и адмирала Дарлана разработать памятную записку о возможном вторжении с целью уничтожения русских месторождений нефти". Далее рассматривались три наиболее вероятных пути осуществления интервенции в Советский Союз с юга. Вторым из этих вариантов являлось "прямое вторжение на Кавказ"{199}. И это было написано в день, когда на немецкой стороне шла деятельная подготовка к разгрому Франции. Гальдер записал в тот же день в своем дневнике: "Назначение срока наступления желательно возможно скорее"{200}, а Гитлер, определив новых командиров корпусов для армии вторжения во Францию, сообщил, что созывает очередное совещание в рейхсканцелярии по поводу плана войны на Западе.

В феврале 1940 г. французский Генеральный штаб закончил разработку плана интервенции против Советского Союза. 4 апреля план был направлен председателю совета министров Рейио. "Операции союзников против русского нефтяного района на Кавказе, - говорилось в плане, - могут иметь целью... отнять у России сырье, которое необходимо ей для ее хозяйственных нужд, и таким образом подорвать мощь Советской России"{201}. Штаб главнокомандующего в деталях изучил объекты нападения. "Военные действия против кавказских месторождений нефти, - писал Гамелен, - должны иметь целью поразить уязвимые пункты расположенной там нефтяной промышленности. Сюда относятся индустриальные центры, возможные запасы и погрузочные станции. В основном речь идет о трех: Баку, Грозный - Майкоп, Батум. Грозный лежит на северном склоне Кавказского хребта и слишком отдален, чтобы стать целью военной операции с воздуха. Остаются, следовательно, Баку и Батуми{202}. Основной удар авиацией Гамелен предлагал направить на Баку. В этом случае он считал возможным два варианта действий - операцию сухопутных сил и атаки с воздуха. Сложные условия обстановки склоняли его ко второму варианту. Предполагаемый характер действий излагался в разработанном штабом Гамелена плане под названием "операция Баку"{203}.

План этот предусматривал развязывание войны против Советского Союза путем нанесения внезапных авиационных ударов по его важнейшим экономическим центрам, подрыва военно-экономического потенциала страны, а затем вторжения сухопутных сил{204}.

Вскоре был установлен и окончательный срок нападения на СССР: конец июня - начало июля 1941 г.

Кроме воздушных атак против Кавказа, способных, по мнению англо-французского руководства, подорвать основу экономики Советского Союза, предусматривалось нападение с моря. Дальнейшее успешное развитие наступления должно было вовлечь в войну на стороне союзников Турцию и других южных соседей СССР. Английский генерал Уэйвелл для этой цели вступил в контакт с турецким военным руководством.

Так накануне вторжения гитлеровских армий, в обстановке, чреватой смертельной опасностью для Франции, ее правящие круги продолжали думать о союзе с Гитлером и о вероломном нападении на страну, народ которой впоследствии внес решающий вклад в дело спасения Франции.

Разработка антисоветского плана "операция Баку" завершилась в Париже 22 февраля 1940 г. А через два дня, 24 февраля, в Берлине Гитлер подписал окончательный вариант директивы "Гельб", предусматривавшей разгром Франции.

3

Вся эта пагубная политика господствующих кругов целиком определила состояние французской и английской армий, которые держали фронт против Германии.

Никогда еще история не знала такой войны. Линии фронтов безмолвствовали. Немцы отвечали выстрелом на одинокие французские выстрелы. Авиация не летала. Войска участка на Рейне получили приказ вообще не стрелять в противника{205}. Немцы открыто, на глазах у французских аванпостов строили свои укрепления, французские патрули не тревожили их. Гамелен говорил: "Стрелять по работающему противнику? Тогда немцы ответят стрельбой по нашим!"{206} В случае попыток групп противника наступать через Рейн приказывалось первоначально стрелять в воздух или в воду. Электростанция Канб, сияя огнями, продолжала работать между передовыми линиями французов и немцев на "ничейной" земле. Ее никто не трогал ни с той, ни с другой стороны. "Пехота ограничивается лишь тем, - пишет французский исследователь де Барди, - что демонстрирует свое присутствие отдельными патрулями"{207}. Действительно, время от времени происходили стычки мелких отрядов. При этом потеря даже нескольких человек считалась у французов чрезвычайным событием. Когда в декабре 1939 г. после небольшой перестрелки патрулей полтора десятка французских солдат оказались ранеными и убитыми, начался поток запросов и рапортов вплоть до главнокомандования. В декабре 1939 г. появилась специальная директива 3-го бюро главной квартиры, составленная на 19 страницах, в которой подробно разъяснялось, как нужно действовать боевому охранению, чтобы не нести потерь{208}. Очевидцы вспоминают, что солдаты смеялись, читая глубокомысленные откровения генералов из Парижа: "Ночью какой-нибудь куст можжевельника или какая-нибудь маленькая елочка превращаются в большой участок, поросший кустарником"{209} и т. п. Война патрулей заменила большую войну. Любая неудача маленького разведывательного дозора "влекла за собой целый каскад мелочных приказов, и после каждого случая требовались многочисленные рапорты, отчеты и объяснения по малейшим потерям, что приводило в движение всю иерархическую лестницу вплоть до главного штаба, так что никто не отваживался действовать по своей собственной инициативе"{210}. В этой войне потери считались исключением.

Армия все больше превращалась в огромную канцелярию с мертвящим духом бюрократизма. Де Барди пишет: "Формализм, господствовавший в армии мирного времени, повторяется и в армии военного периода... Большинство офицеров армии... прибегает к защите огромным количеством бумаг, что дает им возможность при любых обстоятельствах защитить себя от упреков... Избежать всякой ответственности - вот самая большая забота, а часто и единственное существенное занятие. На бумаге все находится в порядке... непосредственный контакт Генерального штаба с войсками считается делом второстепенным"{211}.

Моральный дух армии подрывался антикоммунистической пропагандой, которая развертывалась в стране и в армии по личному приказу военного министра{212}. Солдатам, как и народу, упорно твердили, что главный враг Франции - не гитлеровская Германия, а коммунисты и Советский Союз.

Принимая свирепые меры против "коммунистического проникновения" в вооруженные силы, руководство вместе с тем открыто поощряло фашистскую идеологию и пораженческие настроения. Лозунги: "Лучше Гитлер, чем Народный фронт", "Лучше рабство, чем война" - широко проникали в окопы. Как свидетельствуют французские историки, в период "странной войны" значительная часть офицерского состава все более заражалась духом фашизма и пораженчества. Даже такой исследователь, как де Барди, не может не сделать важного признания: "Многочисленная часть офицеров убеждена в превосходстве немецкой армии, немецких методов, а также образа мыслей немцев. Она верит в то, что диктатура неизбежно приведет к демократии. В пылу одной такой дискуссии дошли даже до восхваления фашизма, дошли до презрительного отношения к малым странам Центральной Европы"{213}. Часть офицеров становится застрельщиками планов нацистского переворота. "Они вообще больше не думают о войне. Враг - это внутренний враг, коммунизм. Нужно заключить мир и наброситься на него. Таким образом, возникает, вернее, продолжает развиваться идея настоящей гражданской войны, такой, какая однажды уже привела к пролитию французской крови в 1934 г. и которая с тех пор продолжает разрывать Францию надвое"{214}. Де Кериллис, говоря о настроениях офицерского корпуса, свидетельствует: "...офицеры, принадлежавшие к высшему классу, которым в течение многих лет повторяли, что Германия миролюбива, что она лишь занята тем, чтобы навести порядок в Европе и спасти ее от гибели, которую несут коммунисты, нашли на поле боя своего рода подтверждение тому, чему их обучали: Германия глубоко любит Францию... Среди высших кадровых офицеров, в частности среди генералов, которые были особенно подвержены нацистскому влиянию... открыто говорилось: "Если Германия потерпит поражение, то демократии погибнут, а коммунизм выиграет". Не признаваясь себе в этом полностью, они все же желали победы противнику"{215}. Пораженцы внушали солдатам страх перед гитлеровской армией. Они ссылались на радио Штутгарта, которое узнает от разведки все, касающееся Франции, и передает в эфир: "Немцы знают о нас все!"