Ангелы крови - Максим Макаренков

Теперь почтенный Шенеге почтительно просил его об аудиенциях и смотрел с затаенным страхом на того, кто родился из теней тренировочных залов и камер абсолютной отрешенности. Из дождевых струй, брызг крови, слетающих с клинка, и тихого шипения жертв, удушаемых шелковым парадным галстуком.

Как только серый дождливый день стал темнеть, Тишиг достал из сушилки бокал, второй вытащил из маленького изящного шкафчика, притулившегося рядом с барной стойкой, из холодильника извлек бутылку вина.

Когда он заканчивал разливать вино по бокалам, с лестницы донеслось вежливое покашливание.

Шенеге, в классическом корпоративном черном костюме и безукоризненно белой рубашке с черным галстуком, застыл на верхней ступеньке, согнувшись в вежливом поклоне.

Художник с удовлетворением отметил, что поклон выражает уважение равного к равному, но обладающему большим опытом.

Протягивая гостю бокал, Тишиг вежливо поклонился, выражая почтение равного к равному:

– Благодарю за визит, почтенный. Вы оказываете мне великую честь.

Приняв бокал, Шенеге прошел к высоким стульям, стоявшим возле стойки. Со вздохом сел, поерзал, устраиваясь поудобнее.

Тишиг ждал, мелкими глотками попивая вино. Поставив бокал, Шенеге полез во внутренний карман, достал несколько фотографий и инфокристалл. Пододвинул глянцевые прямоугольники к Тишигу.

– Вы знаете сколь глубоко наше почтение к вам, Мастер Тени. Вы знаете, насколько редко мы осмеливаемся прерывать ваше созерцание…

Тишиг вежливо молчал.

Орден-корпорация, создающая, помимо другой продукции, «призраков», одним из которых когда-то был и он, действительно крайне редко обращалась к его услугам, предпочитая незаметно наблюдать за своим величайшим достижением.

Тишиг, конечно же, об этом знал, но не имел ничего против. Собственно, ему было абсолютно все равно – интересы и стремления давно вышли за пределы, понятные Шенеге и другим директорам-монахам.

Впрочем, иногда им удавалось заинтересовать Тишига, и тогда он скользил по городским улицам, тихий и неприметный, словно водяной змей, которого жертва замечает только после того, как яд смертельного поцелуя начнет распространяться, замедляя движения, погружая в блаженное оцепенение.

Со снимков смотрел хорошо одетый сухощавый мужчина с тонкими, словно вырезанными стремительным росчерком лезвия, чертами лица. Тишиг обратил внимание на прозрачную бледность кожи.

– Он из Детей Ночи, – фраза была не вопросом, а утверждением. В голосе чувствовался оттенок радостного любопытства.

Еще никогда Тишигу не доводилось работать со столь интересным материалом. Создать картину последних мгновений существования того, кого уже касалась рука величайшего мастера – Смерти. Перспектива была волнующей.

– Это существо уничтожило несколько прекрасных образцов нашей продукции, – заговорил Шенеге, – что подрывает нашу репутацию. Мы были бы весьма признательны, уважаемый Тишиг, если бы вы занялись восстановлением нашей репутации и закончили выполнение контракта.

Тишиг задумчиво поглаживал глянцевую бумагу, стараясь уловить взгляд прячущихся в глубокой тени глаз того, за чью судьбу он теперь отвечал.

Не отвечая, вставил в считыватель инфокристалл.

– Это снял наблюдатель нашего делового партнера – пояснил Шенеге.

Запись была нечеткой, дело происходило ночью, но Тишигу было довольно и этого. С восхищением смотрел он на стремительные отточенные движения Кинби, отбивавшего нападение. Какая воля! Сколько прекрасной энергии, которая послужит основой для великолепного полотна.

Действия Марты его не заинтересовали. Хотя после своего выстрела она тоже попадала в контракт Тишига, но творческого интереса не представляла.

Не отрываясь от экрана, он коротко бросил:

– Я берусь.

Шенеге незаметно выдохнул. До последнего момента у него не было уверенности, что Художник согласится. Но впереди была не менее сложная часть разговора.

– Простите мою назойливость, почтенный Тишиг, но у совета директоров есть еще одна просьба…

Тишиг снова прокручивал момент атаки Кинби. Не отвлекаясь, молча кивнул, давая понять, что слышит собеседника.

– Существо, которым я попросил вас заняться, может обладать информацией о неком предмете. Предмет этот представляет большой интерес для совета директоров и может принести нашему ордену значительную пользу. Не могли бы вы, по возможности, применить известные вам методы убеждения и узнать эту информацию?

– Что за предмет? – спросил Тишиг.

На долю секунды председатель совета директоров задумался. На экстренном заседании совета эту проблему старались обдумать со всех сторон, но принципы Художника были известны – он работал, только обладая всей необходимой информацией. Да и в любом случае, в ходе допроса он узнает, о чем речь.

– Это один из артефактов, времен северных Войн Воцарения. Называется Ангельская Звезда.

Тишиг снова кивнул.

– Да, хорошо. Я допрошу его, – сказал он без выражения.

Он ничем не показал своего ликования. Лицо осталось бесстрастным, голос спокойным, фигура неподвижной.

Воистину сегодня был один из счастливейших дней в его жизни. Никто, даже монахи, достигшие высшего положения в совете директоров, даже корпоративные маги ордена, подчинявшие себе материю и уже подбиравшиеся к опытам над временем, не знали о тех черных, полных текучих теней пространствах, где путешествовал разум Художника.

Среди этих бескрайних пространств дымчатые тени, клубящиеся меж черных полированных холмов, шептали о величайших тайнах и чудесах многих измерений.

В том числе и о предмете, дающем власть над живущими. Они называли его Ангельской Звездой. Часто слышалось и имя его создателя – Аланая-Кукловода.

Но знать об этом кому-нибудь еще совершенно не обязательно, поэтому Тишиг незаметно улыбнулся и повторил:

– Да, конечно, я узнаю все, что требуется.

* * *

Кинби и Марта слушали джаз. Сегодня к трио Ларса Эйкарта присоединился тенор-саксофон, обычно выступавший в джаз-клубах центра Юрий Фаров. На вкус Кинби, он был слишком сладеньким и поверхностным, но сочетание этой ванильной тягучести с холодноватой игрой Ларса, давало неплохие результаты.

Кинби слушал с интересом, а Марта искренне наслаждалась, с чувством вздыхая каждый раз, как Юрий выдавал очередное соло.

Виртуозное, как с внутренним неудовольствием признавал Кинби, соло.

Прошло больше недели с похорон Шесински. Управление полиции все еще работало в усиленном режиме, город продолжали сотрясать волны облав и обысков, газеты выстреливали один разоблачительный материал за другим, но усталость уже начинала сказываться. Да и новых убийств не происходило.

Некоторые аналитики уже осторожно высказывались, что, мол, настоящей целью был Билл Грузовик, а все остальное – это жестокое, неимоверно циничное, но очень эффективное прикрытие.

Прочитав это в одной из городских газет, принадлежавших, кстати, покойному Грузовику, Кинби лишь фыркнул и, скомкав, отправил ее в урну.

За газетами и информканалами детектив следил внимательно, прочитывая и просматривая от корки до корки, но никаких упоминаний об Ангельской Звезде, Доме Тысячи Порогов или исчезновениях ангелов не было.

Первые два дня после убийства Сольменуса, Кинби метался по дому, рыча от злости, доводил себя до изнеможения и проваливался в дневное забытье, не находя покоя и там. Нужно было что-то делать, выяснять, кто и зачем устроил охоту на ангела, что было известно нападавшим, нужно было, в конце концов, разыскать дом, о котором говорил перед смертью Сольменус.

Вместо этого он заперся, не отвечал на звонки и сообщения, глянул на Марту через щель в двери и попросил уйти. Марта коротко и доходчиво сказала все, что о нем думает, и ушла. Кинби запустил в стену тяжелую керамическую пепельницу и рухнул на табурет в прихожей.

Посидел, тупо уставившись на носки запылившихся туфель, небрежно скинутых в прихожей. Передернул плечами от омерзения к самому себе, взял бархатную тряпицу и принялся медленными плавными движениями счищать пыль. Отложил тряпицу, достал крем, еще один кусок бархата – помягче.

Так, втирая крем в черную гладкую кожу, Кинби приходил в себя, успокаивался, стараясь собрать разбегающиеся мысли.

Закончив чистить туфли, аккуратно поставил их на специальную полочку рядом с двумя другими, уже вычищенными парами, удовлетворенно посмотрел на дело рук своих и, успокоенный, закурил.

Поднял пепельницу, с удовлетворением отметив, что она не разбилась, на совесть все же делают, стряхнул в нее пепел и отправился в гостиную. Уселся в любимое кресло, поставил пепельницу на журнальный столик поблизости и принялся размышлять.

Как и многие другие, дурацкие и импульсивные, на первый взгляд, решения, это оказалось правильным.