Ангелы крови - Максим Макаренков

Подняв пистолеты на уровень плеч стволами вверх, Кинби быстро выглянул из-за фонтана. Убийцы осторожно приближались, заметив движение, кто-то из них тут же послал пулю в сторону фонтана.

Отпрянув, Кинби сильно оттолкнулся, взлетев над фонтаном.

Этого нападавшие не ожидали. Оттолкнувшись от спины равнодушного дельфина, Кинби перемахнул на другую сторону двора, приземлившись перед нападающими. Выстрел в упор уничтожил грудную клетку ближайшей цели. Мертвец еще не успел упасть, как Кинби перенес огонь на остальных.

В середине двора ненадолго открыл гостеприимные двери огненный ад.

Потом Кинби посчитал. Нападавших было пятеро. Все в одинаковых темных костюмах, чисто выбритые и очень неприметные.

Но это было потом, а сейчас его кольты отнимали жизни.

Звякнула, упав на камни двора, последняя гильза и в мир вернулась тишина. Остро пахло порохом и кровью. Мертвой, невкусной.

Вернув кольты в кобуры, Кинби бросился к Сольменусу.

Тот дышал совсем редко, из глаз ушла боль, осталось лишь недоумение.

Кинби нагнулся над ангелом. С неожиданной силой Сольменус схватил Кинби за отворот куртки, притянул к себе:

– Слушай… Там, где я жил… Дом. Зеленый. Два этажа. На востоке. Он почти в Дымке, потому и не гоняли. Эти не нашли. А тебе отдам. Чикарро. Он тоже знал. Видимо сказал. Ты найди. Ты почувствуешь. Ты проклятый, ты почувствуешь. Хранитель, он не знал. А я зна-а-ал. Ангельскую Звезду, ее перебороть можно. В коробке лежит. В коробке…

Глаза Сольменуса закатились, и он умер.

Аккуратно отцепив руку мертвого ангела от своей куртки, Кинби положил ее ему на грудь. Встал. Долго стоял, глядя в спокойное лицо Сольменуса.

Первый раз он видел, как умирает ангел.

* * *

На парапете, ограждающем крышу одного из самых высоких небоскребов города – башню Алмазная Пирамида, созданную техножрецами Лантоя, стоит худощавая фигура. Лицо скрыто в тени полей мягкой серой шляпы, лишь изредка, когда стоящий затягивается сигаретой, мелькают жесткие сухие черты – тонкий нос, бледные губы, острый подбородок.

Ухоженная бледная рука роняет окурок.

Кинби смотрит, как исчезает далеко внизу маленький беспомощный огонек, заканчивая свое путешествие кляксой разлетающихся искр.

Где-то там внизу упаковывают в грязно-зеленый мешок тело Сольменуса и дежурный некромант разводит руками в ответ на молчаливый вопрос эксперта – нет, ничего тут не найдешь, нет следов.

Ангелы умирают не так, как люди или храты.

Кинби сам это видел.

Полукольцо Дымки, охватывающее Город, шевелится, извивается, перекатывается, словно жгут мерзких скользких щупалец. Дома на границе с Дымкой смотрят бессмысленными провалами окон, пустых, словно глаза идиотов, и страшных, как взгляд в спину из темноты.

Щупальца Дымки гладят пустые глазницы, шарят в домах, текут по улицам и возвращаются обратно.

Там – внутри, в Дымке, улицы, полные серого тумана, крадущего цвета, звуки и мысли, полные ужаса и размытых силуэтов, которые невозможно увидеть, можно лишь почувствовать, как они стоят на перекрестках, около подъездов, на ступенях домов, и смотрят тебе вслед. Терпеливо, неподвижно, равнодушно…

Дымка появилась вместе с Воцарившимися… Но Кинби казалось, что даже боги до конца не знают, что же такое проникло в этот мир, для чего они открыли дверь?

Юг. Предгорья Террета

Водопад был прекрасен.

Он пленял негромкой ясностью и простотой. В нем не ощущалось мощи гигантских водопадов Нигры или холодной прозрачной льдистости горных потоков, извергавшихся из-за белых облаков высоко в горах, хлестко разбиваясь в кипящую пену, бурлящую меж темных влажных скал.

Легкий, словно тончайший занавес, он дарил ощущение покоя и полной умиротворенности.

Человек любовался прозрачной, словно сотканной из лунного света и блеска клинка завесой воды, изящно падавшей в чашу небольшого озера, укрытого от посторонних глаз стеной узловатых деревьев, чья листва пламенела холодным осенним огнем.

Простое тихое спокойствие пейзажа наполняло душу чистым восторгом созерцания. Ему было позволено видеть суть гармонии этой картины, и человек был счастлив. Он был счастлив от самого сознания того, что ему дано видеть и понимать красоту мира.

И нести в мир красоту.

Невысокий человек с изящной фигурой балетного танцора сделал почти незаметный текучий шаг вперед и коснулся холста кончиком кисти.

Отступил на шаг, склонил голову, всматриваясь в этюд. Да, вот он – завершающий штрих.

Оторвав взгляд от мольберта, художник окинул взглядом окружающее великолепие, улыбнулся легкой жизнерадостной улыбкой и принялся укладывать кисти, аккуратно вытирая их мягкой тряпицей, методично закручивать колпачки тюбиков с краской.

Собрав мольберт, повесил тяжелый ящик на плечо и неторопливо направился вниз, к мелькавшей в прогалинах между деревьями ленте шоссе.

Неприметный внедорожник сыто заурчал и покатил к тонущему в дождливой серости далекому городу на берегу теплого и серого, будто свежий труп, океана. По мере приближения асфальт темнел, придорожные канавы заполняла тухлая, полная нездоровой живности стоячая вода. Пришлось включить дворники и сбросить скорость. Все это художник делал автоматически, за много лет привыкнув и к бесконечным дождям и к затхлой влажности, полной тяжелых ароматов мясистых бледных цветов и разлагающихся растений, и к расползающимся вдоль шоссе джунглям.

Свернув в переулок, вдоль которого тянулись добротные каменные заборы со столбами, украшенными скульптурами водяных змеев, он доехал до выкрашенных коричневой краской ворот, нажал кнопку на брелоке. Дождавшись, когда поднимется, образуя крытый въезд, стальное полотнище ворот, загнал джип во вместительный гараж под домом.

Заглушив двигатель, посидел несколько минут, слушая окружающее пространство. Дом дышал привычной сонной пустотой, тихонько пощелкивал остывающий двигатель, на пределе слышимости скрипнуло, вставая в паз, полотнище ворот.

Неторопливо выйдя из машины, вытащил мольберт, прислонил к заднему колесу. Поставил машину на сигнализацию, подошел к закрытым воротам, открыл неприметный щиток, ввел код, отключающий блокировку дома.

Весь второй этаж занимал огромный зал, превращенный в мастерскую. Развешанные на стенах, установленные на подрамниках, просто прислоненные к стенам и делившим зал на три части, колоннам, стояли холсты в простых строгих рамках, этюды, наброски.

Один из углов занимал массивный стол, устланный карандашными набросками, они же, пришпиленные к дереву тонкими булавками, заполняли висевшую возле стола доску.

В противоположном от входа углу располагалась барная стойка, за ней пряталась в тенях панель большого холодильника и мойка с раковиной из нержавеющей стали. Над ней, в небольшой сушилке, стоял одинокий бокал тонкого стекла и огромная фаянсовая кружка.

Прислонив около лестницы мольберт, обойдя стойку, художник открыл холодильник, достал широкую плоскую бутылку. Задумчиво покрутил в руках.

Да, пожалуй, то, что сейчас нужно. Прекрасное вино из ледниковых ягод.

Густая белая жидкость, поблескивающая прозрачными льдистыми кристалликами, потекла в бокал.

Посмотрев на телефон, художник увидел мерцающий огонек автоответчика. Тронул клавишу. Тишину заполнило шипение, затем звонивший вежливо кашлянул и заговорил:

– Уважаемый Тишиг, вас беспокоит Шенеге, недостойный проситель, осмеливающийся украсть у вас несколько минут драгоценного времени. Не соблаговолите ли вы принять меня в эту среду в час вечерних теней?

Помолчав, звонивший добавил:

– Я буду с нетерпением ожидать вашего ответа, уважаемый Тишиг…

Сняв трубку, Тишиг несколько раз ткнул пальцем в кнопки, дождался ответа и произнес два слова:

– Я согласен.

После чего снова погрузился в созерцательную неподвижность.

Неторопливо допил вино, отрешенно наблюдая, как густеют вечерние тени, заполняя пространство, растворяя дом, шорох дождя, тишину комнат.

Дождавшись, когда тени перерастут в густую тьму, бесшумно пересек зал, отодвинул одну из стенных панелей, оказавшуюся входом в небольшую аккуратную спальню, разделся и улегся в кровать. Поворочался, натягивая на себя уютное стеганое одеяло, закутался так, что из одеяльного кокона торчал только кончик носа, закрыл глаза и моментально заснул крепким глубоким сном.

Утро Тишиг начал, как обычно, с зарядки и тренировки. Затем посвятил два часа глубокой медитации, моментально погрузившись в состояние созерцательного текучего отрешения от мира и столь же стремительно вернувшись в мир и тело.

Именно эта его способность, отточенная десятилетиями жестоких тренировок и глубочайшего сосредоточения, вызывавшего поначалу у Тишига крики ужаса и ночные кошмары, позволила ему стать Художником – идеальным творением, превзошедшим самые смелые ожидания мастеров, поднявшимся на новую, пугающую его создателей ступень.