Вторая смена - Лариса Романовская

Машина, естественно, радостно пищит и разве что не рвется навстречу хозяину. Прямо под «кирпичом» припарковал, мерзавец. Причем вживую, без «камуфляжа». Так называют мелкое ведьмовство, которое можно использовать по служебной надобности: парковка в неположенном, безбилетный проезд. Гаишник или контролер понимает, что чего-то здесь не то, а заметить тачку или «зайца» не может. В личных целях такое стараются не использовать.

– Набегалась, Дусь? Давай преображайся, я покурю пока. Или ты еще хочешь?

Горячий жар снова ползет по лапам, превращая их в ноги, подступает все выше, к горлу – это почти как тошнота, но не такая противная. Грудь сразу ломит, как перед женскими днями, морда чешется от проступающей косметики. Бррр! Ненавижу обратный оборот. Это как из теплого бассейна на холодный ветер вылезти. Сразу хочется под полотенце залезть и чаю хлебнуть. А лучше, естественно, коньячка.

– Фоньк, у тебя с собой ничего погреться нету?

– Обижаешь, мать! Целая машина, а в ней два пузыря… – Какой у Фоньки голос странный, когда его не звериным ухом слышишь, а обычным. Эхом отдается: – Что у тебя стряслось?

– Это ты о чем? – Только забыла про свои расклады, так он взял и напомнил. Вот как звездану сейчас кому-то хвостом по носу! Блин, у меня же его уже нет. То есть…

Фонька говорит, а я не слушаю, поворачиваюсь кругом, словно ловлюсь на шутку о том, что у меня вся спина белая. Не смешно, кстати. Ни капельки. Все вдрызг – джинсы, колготки, ну и трусы, естественно. Как пулей разворотило, только не внутрь, а наружу. Хвост пробился! Черный весьма породистый хвост от моей собачьей сущности. Я перекинулась, а он остался. Торчит теперь бодренько, виляет. И таять не собирается.

Крепко держится, скотина. Я обратно в псину переметнулась, потом заново очеловечилась – ни фига. Все вернулось – руки, ноги, башка нестриженая. Даже затяжка на свитере. А хвост – вот! Как пришитый!

Вот в ТЮЗе, помнится, у травестюшки Любы Сергуниной на новогоднем спектакле, наоборот, хвост однажды падал. Она Белку играла, гуляла по сцене с таким косматым меховым веником почти что в заднице, а он возьми и оторвись, на потеху публике. Но Люба умничкой была, сразу изобразила, что это от чар злой колдуньи (в лице меня) такое безобразие. Сообразительная была девочка, хоть и… Но вот как раз Фоньке про эту Любу лучше не напоминать, было там у них, лет тридцать назад….

– Так что у тебя дома-то творится, я не понял. Обижают? – Афанасий колупается ключом в дверце машины. Лапы в руки легко переметнулись, а моторика притормаживает. Он сразу за руль и не пойдет, сперва продышится.

– У меня хвост остался! И не убирается! Сделай что-нибудь, ты же мужчи… ты же умный!

Фонькина квартира набита ведьмовскими инструментами. Рабочими, ждущими своего часа в коробках, контейнерах, ящиках и футлярах, в жестянках из-под кофе, банках из-под корнишонов. Оказавшись здесь, организм немедленно жаждет дыхнуть на ствол, перехватить медный пестик, растереть в пальцах похожие на гречку зернышки забей-травы, творить добро, и только добро, согласно Контрибуции и своей сути.

Это настоящий Клондайк для продавцов всемогущих пылесосов, пятновыводителей и прочих удивительно ненужных вещей. Тут есть следы от красного вина на белой обивке, пыльные разводы на окостеневшем прокуренном тюле, размытые контуры кетчупа на сером ковролине (при рождении он был салатовым). По углам клубится собачья шерсть, под письменным столом таится горстка сухого корма, а в ванной пуходерка и когтерезка смело попирают забытую невесть кем дорогущую губную помаду в черно-золотом футляре и дешевенькую сережку из серии «пластик под хризолит».

Тут живет Марго, Фонькина новая любимица и, видимо, слегка собутыльница. Метис ретривера, бывшая бродяжка, а ныне королева (в собачьей жизни тоже есть место сказке), умница с золотыми глазами, подобранная им в ночь Казни Марфы. Да, здесь живет Марго. От этой информации мой незаконный хвост мелко дергается, а потом поджимается, изо всех сил прилепляется к бедру. Но не уменьшается, не отваливается.

– Блин!

– Гав!

– Девочки, не ссорьтесь! Здравствуй, хорошая моя! Пришел я, не фестиваль!

Я сдираю с себя сапоги. Подлый хвост путается одновременно под руками и ногами, виляет изо всех сил. Марго немедленно возникает рядом, сопит шершавым носом и настороженно скалит зубы. Ну еще бы! От нас обоих сейчас псиной воняет, а у меня еще и вот эта метелка имеется.

– Место! – чеканит Фоня с кухни, перекрывая гул нагревающегося чайника. – Марго, место! Дусь, ты давай раздевайся и в спальню…

– Фонечка, ты охренел?

– Почему? – откликается Афанасий, обращаясь к содержимому холодильника. До меня сразу долетают сочные и смачные запахи. Обоняние еще острое, после перевоплощения всегда так, это норма.

– Ну ты мне в постель велел идти!

Афанасий вытащил чугунную сковороду устрашающего вида:

– Тебе греть или так будешь? – Потом смотрит на мою возмущенную морду и слегка тушуется. – Дуська, так у меня там… потолок зеркальный. Разглядим все как следует. И удалять удобнее.

В недрах сковородки виднеются темные куски холодной свинины, прозрачно-коричневые кольца лука, сочные вкрапления жареной моркови и иные заманчивые вещи. Этот запах убивает, обезоруживает, выводит из строя. Учуяв такое, послушная Марго срывается из коридора на встречу с прекрасным, а мой хвост начинает ходить ходуном.

– Греть.

– Ну как? – Я перекидываю в тарелку самый крупный мясной кусище, снабженный размякшей яблочной осьмушкой.

– Да все так же, – бурчит Фонька у меня из-за спины.

– Не тает? – Возвращаю свою добычу обратно в сковороду.

Мне же сегодня домой возвращаться. И шут бы с Темчиком. Скажу, что у нас так принято, не удивится. Наоборот, заинтересуется. А вот Анька изойдет на ехидное сочувствие. Большой хвост, его под пальто не спрячешь. А если потеплеет, а он и тогда не отвалится?

– Сейчас не тает, а потом возьмет и испарится. Не трепыхайся, душа моя, не трепы…

А я и не «трепы…» ни разу. Я просто вскакиваю из-за кухонного стола (и, естественно, сшибаю хвостом табуретку, на радость соседям снизу). Ящик со всяким инвентарем пригрелся где-то рядом с плитой, там точно есть ножницы по металлу. Проспиртовать, отрезать. Прижечь чем-нибудь. Настойкой мертвой ягоды вероники, два глотка внутрь, один наружу. Она и боль снимет, и кровь хорошо свернет…

– Фонька, где у тебя аптечка?!

– Не скачи, – Афанасий возвращает на место табурет. – Доедай и пойдем посмотрим.

– А ты что, не нагляделся еще? – На мой визг в кухню снова вламывается Марго, которая до этого честно хрустела кормом в холле. – Я три раза туда-обратно ныряла. Три!

Если надо – я на самом деле еще могу перекинуться. Но это – если действительно надо. Потому что боюсь, что при каждом следующем перебросе у меня еще какая-нибудь часть тела не сможет трансформироваться. Лапы, допустим. Или уши. Или вообще останутся дополнительные сиськи в количестве не то восьми, не то шести штук. Что мне с этим добром потом делать?

– Ну заклинило организм, бывает… – мягко и талантливо врет мне Афанасий.

Он прекрасно знает, что так долго никто из нас не перекидывается. На секунду зависнуть мы можем, ну на пять. Даже на тридцать, если уже возраст не тот. Если увядаешь раньше времени. Вот вам и еще один признак того, что я загибаюсь. Доказательства налицо. То бишь – на хвост.

– Не хочу! Фонька, я не хочу такое… так!

Афанасий молча выбивает морзянку на кнопках мобильника:

– Давай я Фельдшеру позвоню?

– Не надо Фельдшера. Пусть думают, что у меня все в порядке. – Я сдвигаю сковородку с пепельницей, присаживаюсь на край столешницы и начинаю объяснять Фоньке, что со мной такое стряслось. Он кивает, потом подытоживает:

– Ты на кого думаешь, душа моя? Кто у нас в этой ситуации шляпку спер, а теперь старушку пришить пытается?

Не знаю, что лучше: думать про то, что ты сама загибаешься, по истечении срока годности, или все-таки поверить, что тебя и вправду кто-то хочет извести? Со стороны все такое интересное, забавное, рассказывать про этот бедлам одно удовольствие. А на самом деле – страшно и плохо. Совсем как зимой…

– Про такое вслух не скажешь. – Я отчаянно мотаю головой и хвостом.

– Ты на кого-то из своих думаешь… – Он не тушит сигарету, а прямо шею ей скручивает.

Давлюсь дымом. Потом сознаюсь:

– Я от них вешаться готова по пятнадцать раз на дню, но все равно, Фоньчик, они мои. Хоть паразиты, хоть кто. Это как про измену сказать, в лицо. Никакой жизни потом не будет, никакой семьи! – Вытираю щеку кончиком хвоста.

Он кивает. Как хороший учитель на экзамене. Продолжайте дальше, мадемуазель, все пока правильно излагаете.

– Фонька, мне по ночам страшно бывает иногда. Думаю, вот усну, а меня тем временем… Хорошо, что у меня комната своя, закрыться можно, даже дверь заговорить. Мне иногда страшно бывает, когда мы вдвоем. Так-то хорошо, интересно, и поговорить можем, и поржать. А потом как из душа ледяного страхом обдает, что сейчас накинется.