Все люди умеют плавать (сборник) - Алексей Варламов

Была она всем девкам как мать родная, кормила их супами, оберегая от гастрита, заставляла хоть в сессию учиться, ругалась, звала вертихвостками, учила, как жить, и хотя все от нее отмахивались, но любить свою кормилицу любили. Казачка Галя жила вдвоем с кореянкой, миниатюрной девушкой с плоским лицом. Третья койка у них пустовала, и казачка без особых расспросов предложила ее Ленке. А потом варила на кухне борщ и степенно рассуждала:

— Ты, подруга, с глузду съихала. Жизни не знаешь, вот и бесишься с жиру. И все вы, москвички, такие, на всем готовеньком выросли. А как выросли, до свидания, мамо и батько, я зараз самостийная.

— Ну и что? — возражала Ленка.

— А ничего. Ты на что дальше-то жить собираешься?

— Работать пойду. На вечернее переведусь. Институт брошу. Квартиру буду снимать.

— Работать она пойдет. Ты хоть знаешь, шо це такое работать? Я вон такая ж, как ты, молодая дура была. В Москву поехала в институт поступать. А только меня тут и ждали. Провалилась, конечно, так нет, домой не вернулась — застыдилась, шо родичи скажут. На стройку пошла. Апээн на Зубовском строили. За день навкалываешься, потом в комнате сидишь в халатике, книжку читаешь, а к тебе пьяный бригадир вваливается. Хорошо, я баба дюжая. А попробуй кому пожалуйся, враз тебя вышибут.

— Так я же не на стройку.

— А везде одно, — отмахивалась казачка, — везде за себя постоять надо.

Ну и буду стоять, думала, ничего, как-нибудь проживу. Сунулась искать работу в институте на полставки, но все расхватали по осени, и она махнула рукой: обойдется, и на «степу» проживу. Казачка Галя хоть и ворчала, но к Ленке привязалась, следила, чтоб та не голодала и не тратила стипендию на пирожные. Жили они втроем душа в душу. На стенках в комнате дружно соседствовали молодцеватый Ким Ир Сен, Лермонтов — Галина любовь, и Ленкин Вознесенский. По вечерам гоняли чаи с вареньем, баловались клубничной наливкой и принимали гостей.

Хорошо было. А потом они с казачкой стали цапаться. Началось из-за кореянки. Кореянка Ленку очень занимала. Тихонькая такая, молчаливая, трудолюбивая, чего-то себе думает. Как гости придут, книжку отложит, сидит слушает, но слова не скажет. Про все слушает, все ей интересно, а в ответ ничего. Вот Ленка и решила кореянку расшевелить.

— Слушай, а вас что, заставляют, что ли, значки с Ким Ир Сеном носить?

— Ким Ир Сен — наша великая вождь и учитель.

— Ну и что? Подумаешь, вождь и учитель. А своя-то голова есть?

Кореянка промолчала.

— Ну хорошо. — Ленка решила подойти с другого бока. — А вдруг он в чем-то не прав.

— Ким Ир Сен все знает.

«Нет, это просто дурман какой-то, — подумала она. — Хуже Сталина». И принялась рассказывать кореянке про культ личности и что из него получилось.

Вот за это казачка Галя ее и отругала.

— Дура, — шипела казачка на кухне, размешивая все тот же борщ, — кто тебя просит соваться в это дело? Кто дал тебе право вмешиваться в то, в чем ты ни хрена не понимаешь? А если она тебя послушает, ты представляешь, что они с ней сделают? И вообще не нравится мне твоя инфантильность, взрослая уже девица, а ведешь себя хуже семиклассницы.

— Значит, в ее нельзя, а в мою можно вмешиваться? В моей жизни ты много смыслишь? Ну-ну, в-в общем, т-так, — заикаясь, сказала Ленка, — ес-сли я т-тебя ч-чем-то н-не устраиваю, то п-пожалуйста, я м-могу и уйти.

Казачка секунду помолчала, подумывая, что ответить, и этого Ленке показалось достаточным, чтобы хлопнуть дверью. Галя догнала ее у лифта, привела обратно в комнату, но былой дружбы уже не было, как ни старались обе сделать вид, будто ничего не произошло. Хоть и была Ленка отходчивой, но обиду затаила. Да и не в кореянке дело, ничего казачка про Ленину историю с отцом не знала, а вроде как давала понять, что загостилась ты, подруга, пора тебе до дому. Через несколько дней к ним неожиданно нагрянул комендант, и произошло то, что должно было рано или поздно произойти, — Ленку выселили.

А все потому, что упрямая была. Так складывалось, что надо было послушаться судьбу и вертаться домой, но она все норовила ускользнуть и ускользнула себе на горе.

Собрала вещички и прямо с сумкой отправилась в кафе «Север» на улицу Горького пить шампанское и есть мороженое. Идти было абсолютно некуда, и, сколько могла, она оттягивала момент, когда надо будет решиться на определенный поступок. За то время, пока она сидела в кафе, к ней несколько раз клеились, уговаривали куда-то поехать послушать музыку, и надо было вставать и уходить. Но она думала со злостью: «Все равно буду сидеть, все равно идти некуда». Вот так, наверное, и становятся проститутками, когда идти некуда.

Она доела мороженое, оделась и вышла на улицу. Остановила такси и велела отвезти ее по одному адресу на Юго-Западной. Там, на Юго-Западной, проживал надежда современной науки Славик-математик, проживал один, потому как его родители — генеральша и генерал — предпочитали дачу в Опалихе. Славик, Славик, вот и о тебе пришла очередь вспомнить, хоть уж давно тебя не видела и давно мне не муж, но ведь Митькин папаша, а от этого куда денешься?

Хороший человек был Славик-математик, главное, порядочный, только кто по молодости на это смотрит? Порядочный-то порядочный, и аспирант, и с квартирой, но такая зануда, и жил как зануда, и к Ленке относился как зануда, и как зануда уговаривал ее уже почти год выйти за него замуж. Но представить тогда, что Славик станет ее мужем, — боженька, спаси и сохрани! А Славик был терпелив, он встречался с Ленкой раз в неделю, как по заведенному расписанию, водил ее на концерты классической музыки, где она по большей части скучала, чинно провожал домой и сносил все ее причуды. Причуд у нее было хоть отбавляй, она могла опоздать на час, не прийти вовсе, или в тот момент, когда задумчивый Славик поджидал ее с отсутствующим видом у консерватории, пройти мимо под ручку с каким-нибудь приятелем. Ей ничего не стоило в последний момент закапризничать, потребовать, чтобы вместо Гарри Гродберга шли смотреть в третий раз «Аббу» или «Тутси», прислать вместо себя какую-нибудь подружку, поручив той липнуть к Славику. Проделывала это Ленка с одной-единственной целью, чтобы Славик от нее отстал. Заявить об этом прямо она не решалась, стоило ей представить оскорбленное лицо математика, как понимала, что легче слушать его утомительные рассуждения о Шопене. К тому же встречались раз в неделю, это не так часто, особенно если учесть, что можно иногда и пропустить. Господи, да что он в ней нашел, на кой черт она ему сдалась со всеми своими выкрутасами и капризами, взбалмошная, дерзкая? Считал, что подходит ему как жена, любил? Ну и любовь же тогда у этих математиков! Я бы на его месте… А вернее всего просто развлекался, отдыхал от формул и жирных кривых линий, как отдыхал за преферансом. Наука, преферанс, она. Только на поверку все сложнее вышло. Вот и сидела она теперь в такси, пока оно крутило по мосту на Ленинский и дальше, мимо казенных домов, неестественно задравшего руки Гагарина, мимо леса к россыпи огней, а освистанные ветром пространства Тропарева — не чета родной Плющихе.

Вылезла из такси и пошла к подъезду. А если его еще дома нет? Пусть только не будет, пусть только попробует счастье свое проспать, дурак. Пусть только не будет, запоздало взмолилась у двери.

Но Славик был. Отворил ей дверь, стоял, одетый в китайский мужской халат, задумчивый, как всегда.

— Поди оденься, — приказала Ленка, — что ты, баба, что ли, в халате ходить?

— Ленка…

— Значит, так, — говорила она, яростно затягиваясь сигаретой. — Ты будешь спать в этой комнате, а я в той. И чтобы без глупостей мне, понял? А то уйду. Чайник поставь, — крикнула она уже из ванной. Ее немножко знобило, и она сделала себе горячую-прегорячую воду, сколько было сил терпеть.

А потом долго ворочалась на генеральском ложе и чувствовала, что уснуть все равно не может. Все это время она пыталась не думать, в какое дурацкое положение себя поставила, приперевшись к Славику. Но теперь мысли о том, какая она идиотка, не давали ей покоя. Сейчас, сейчас, он только заснет, и уйду. Но потом услышала, как Славик встал, дверь скрипнула, он подошел к ложу, откинул одеяло и молча лег рядом с ней. Хотела вскочить, но не смогла. «Ну и пусть, — мелькнуло в голове, — главное — не быть никому обязанной». Только ничего, кроме разочарования, в эту первую свою ночь она не испытала.

А дальше все было, как в тумане, теперь не вспомнишь. Жила у Славика и думать ни о чем не думала. Ходила, как заводная, в институт, шаталась по улицам, потом приходила в Тропарево и только твердила: замуж не выйду, ни за что, пусть так, пусть, как шлюха, как назвали, за крышу над головой, что же делать, если больше нечем платить. Главное — не задаром, чтоб только ни у кого не одалживаться. Со Славиком почти не разговаривали, но он, похоже, уже тогда относился к этой ситуации иначе и, пока она воображала себя падшей женщиной, поручил ей домашнее хозяйство, и Ленка почувствовала, что начинает уступать и входить во вкус своего нового положения. Мало-помалу привыкла к Славику, заботилась о нем, освоилась, передвинула кое-где мебель, сменила на кухне занавески и стала подумывать, что бы еще прикупить. И очень естественно, сама не подозревая, как это случилось, перешла в состояние замужней женщины. Остальное свершилось вовсе не заметно: как-то раз нагрянули генералы, Славик представил им Ленку, она их очаровала, ибо чего-чего, а умения очаровывать у Ленки было хоть отбавляй. И решили играть свадьбу. Сговорились с ее родителями, те пришли знакомиться, отец разговаривал с генералом о войне, мать держалась с большим достоинством и была по отношению к Ленке так предупредительна, будто Ленка ей не дочь родная, а воспитанница. А может, и не так все было, тот вечер — это уж точно провал в памяти. Потом, когда они ушли, она не плакала, а тупо сидела у окна и старалась припомнить отцовское оскорбление, но вместо злости появился какой-то неприятный привкус, который долго еще не пропадал.