Перед зеркалом. Двойной портрет. Наука расставаний - Вениамин Александрович Каверин

груди ворвался в комнату и оторвал его от работы.

– Уф! Только что от командующего, – сказал он. – Очень хвалил и, ты не поверишь, извинился, что не встретил на пирсе. Письмо от Тали.

– Что она пишет?

– Нашла твоих и выяснила, что твоя мать создана из чистейшего золота. Помогла устроиться. Пошла с ней к председателю горсовета, словом, хлопочет карточки для нее и отца. Я тебе очень благодарен.

– За что?

– За мать. Не у каждого такая мать, чтобы бросить свои дела и заняться чужими.

– Не думаю, что она бросила свои дела, – подумав, сказал Незлобин. – У нее это как-то выходит: и свои и чужие. Когда я вывозил ее из деревни, ты бы видел, как ее провожали.

– А вот у меня нет матери, – сказал Мещерский. – И даже кажется, что никогда не было.

– Зато у тебя есть Таля.

– Да. Мне в тысячу раз легче стало жить с тех пор, как появилась Таля. Я теперь твердо знаю, что мне повезет и я выйду из этой заварухи живой и здоровый. Конечно, случай предвидеть нельзя, но Таля сильнее, чем случай. Ты не поверишь, я однажды к ней на урок пришел.

– И что же?

– Ответила на поклон, а потом спокойно так: «В классе присутствует лейтенант Мещерский». И продолжает рассказ о Береге Слоновой Кости. Ты знаешь, я люблю географию, много читал, но тут положительно уши развесил. Она такое рассказала, о чем я понятия не имел. И так живо, с подробностями, как будто она на этом Берегу родилась. Мужчину и женщину нарисовала на доске, хижины на сваях и пальмы.

– Рассердилась?

– Ничуть! Даже сказала: «Вот не думала, что ты такой умный мальчик. Догадался, что мы должны знать друг друга»…

– Ты скажешь – счастье, – говорил он через час, в течение которого Незлобину не удалось сказать ни слова, – нет, это больше, чем счастье. Это понимание, что у меня есть не только прошлое, но и будущее. Меня никто не любил. Должно быть, есть во мне что-то отталкивающее, какая-то оскорбленная гордость. Всем рядом со мной как-то неудобно, неловко. Кроме Тали, – прибавил он с засиявшим лицом. – Ты знаешь, это было, как будто я куда-то летел без оглядки, и вдруг все оказалось гораздо проще, чем я думал. Однако какой же я дурак, – перебил он себя, – ведь я пришел, чтобы поговорить с тобой о деле. И очень важном. Послушай, она приедет ко мне как невеста, и все встретят ее как мою невесту – ведь это трогательно: к подводнику приехала невеста, которая – кто знает, – едва выйдя замуж, может оказаться вдовой. Но я не сомневаюсь в том, что Эмма Леонтьевна будет расспрашивать Талю, откуда она, кто ее родители, где они живут. Так вот, убеди ее, что никто не должен знать об ее отце. Объясни ей, что командование не станет интересоваться родственниками боевого офицера.

– Ты собираешься подать рапорт о заключении брака?

– Да.

– Могут спросить.

– В том-то и дело! – с отчаянием ответил Мещерский. – А если спросят, она скажет правду. Как я ни убеждал ее, как ни умолял, – ни за что! Ты представляешь, с каким злорадством схватятся за эту историю все сплетники в Полярном.

Он был прав. В Полярном было даже «общество сплетников», устроенное, разумеется, в шутку одним офицером. Но тут было не до шуток.

– Она не понимает, что мне этого не простят.

– Почему именно тебе?

– Да так уж, – с горечью ответил он. – Завтра поговорим, ладно? А теперь, знаешь, пойдем в капернаум. Я знаю, ты не пьешь, так пригубишь! Для компании!

Капернаум – так офицеры замысловато назвали Дом флота, где на третьем этаже в буфете можно было получить «сто грамм», а то и полтораста.

– Ладно. Ты иди, а я кончу статью. Редакция торопит.

СНЕЖНЫЙ ЗАРЯД

Живот не болел, и Незлобин не понимал, почему он заснул и через четверть часа проснулся. У него были ночи, когда он вспоминал прошлое и в этих случаях неизменно жалел себя, казалось бы, без всякой причины: если бы он не был заметным журналистом, его бы не прикомандировали к «Известиям». Он работал в «Известиях», его корреспонденции ценятся, и одна была даже перепечатана в «Красной звезде». Правда, проклятая язва мешает ему жить, но вот у командира разведчиков Петрова тоже язва, и он не обращает на нее никакого внимания. Мать была у черта на рогах, а ему, Незлобину, удалось отправить ее в Пермь, большой город, где даже нет затемнения. Стыдно так думать, но, если бы не война, он бы так быстро не выдвинулся. Его узнали в журналистских кругах, и он даже получил письмо от какой-то ученой девицы, которая считала, что от его очерка «Белая яхта» не отказался бы Александр Грин. Едва ли его перебросят на другой фронт, а в Полярном его узнали и, кажется, полюбили. Если не считать этой истории с подводниками, которые решили, что он подличает перед адмиралом.

Был третий час, а он почему-то еще не спал. Все думалось, и, между прочим, не о завтрашней встрече с командиром подлодки, удачно атаковавшей немецкий линкор, а о том, что приезжает Таля. И о том, как устроить ее в Полярном. Что, если поговорить, например, с Эммой Леонтьевной, женой члена Военного совета? Он расскажет ей, что Мещерский ждет невесту, – это было событием! Конечно, им придется поехать в Мурманск, здесь нет загса, но магическое слово «невеста» завтра же облетит весь городок! Да, решено! Он пойдет к Эмме Леонтьевне и, глядя в ее доброе, красивое лицо, скажет, что на первое время можно, пожалуй, поселить Талю с Наташей, продавщицей военторга, но одновременно поговорить с комендантом о другой комнате, непременно отдельной.