Никита Хрущев. Реформатор - Сергей Хрущев

По получении письма отец позвонил Жукову. О чем они говорили и как говорили, мы, конечно, не узнаем, но Жуков вскоре, 18 апреля 1964 года, посылает отцу новое письмо, которое начинает уже не нейтрально, а обращением:

«Дорогой Никита Сергеевич!

В телефонном разговоре со мною 29.III — с. г. Вы осудили тех, кто на страницах печати порочит мою деятельность в годы Великой Отечественной войны.

После разговора с Вами я прочел в журнале «Октябрь» № 3 и 4 страницы воспоминаний В. И. Чуйкова. Вместо аргументированного анализа исторической неизбежности полного провала войны, затеянной германским фашизмом против Советского Союза, В. И. Чуйков построил свои воспоминания так, чтобы прежде всего прославить себя и опорочить мою деятельность как представителя Ставки ВГК и командующего 1-м Белорусским фронтом в период проведения Висло-Одерской и Берлинской операций».

Дальше идут подробные объяснения, в чем не прав Чуйков и в чем прав он, Жуков. Этот спор между двумя маршалами вокруг Берлина не закончится до самой их смерти.

«Недавно я прочитал мемуары Н. Н. Воронова, — продолжает Жуков. — Чего-чего только он не наплел в своих воспоминаниях. Описывая события в 1939 г. в районе Халхин-Гола, до того заврался, даже рискнул написать то, что он — Воронов — разработал план операции по разгрому японской армии, тогда как этот план был разработан и осуществлен лично мною со штабом армейской группы, а он всего лишь помог артиллеристам разработать план артиллерийского обеспечения.

И далее Воронов излагает события так, как будто он в минувшей войне играл особо выдающуюся роль, тогда как многое из того, что он пишет, было далеко не так…

Прошу Вас принять меры, которые Вы сочтете необходимыми, чтобы прекратить опорочивание моей деятельности.

Желаю Вам, Никита Сергеевич, крепкого здоровья!

Маршал Советского Союза Г. Жуков»

На письме имеются пометки помощника отца Григория Трофимовича Шуйского: «Тов. Хрущеву доложено. 7 мая 1964 г.» И самого отца: «Напомнить. Приму».

Видимо, после этого письма отец вторично позвонил Жукову. Об этом новом разговоре маршал упоминает в письме, отправленном Брежневу в марте 1965 года.

«Летом 1964 года мне звонил Хрущев, — пишет Жуков. — В процессе разговора об октябрьском пленуме 1957 года он сказал:

— Знаешь, мне тогда трудно было разобраться, что у тебя было в голове, ко мне приходили, говорили: “Жуков — опасный человек, он игнорирует тебя, в любой момент он может сделать все, что захочет. Слишком велик его авторитет в армии, видимо «корона Эйзенхауэра» не дает ему покоя”.

Я ответил:

— Как же можно было решать судьбу человека на основании таких домыслов? Хрущев сказал:

— Сейчас я крепко занят. Вернусь с отдыха, встретимся и по-дружески поговорим».

В книге журналиста Светлишина «Крутые ступени судьбы: жизнь и ратные подвиги маршала Г. К. Жукова» (Хабаровск, 1992) этот же эпизод со слов Жукова записан более развернуто: «В конце августа 1964 года на дачу мне позвонил Хрущев. Справившись о моем здоровье и настроении, он затем спросил, чем я занимаюсь. Я ответил, что пишу воспоминания.

— Ну и как далеко продвинулось дело? — поинтересовался Хрущев.

Я сказал, что в принципе работа идет к концу, уже готова рукопись в тысячу страниц, но она нуждается в тщательном редактировании.

— Это очень интересно, — с оживлением заметил Хрущев и добавил:

— У тебя есть, о чем поведать людям, важно только рассказать всю правду о минувшей войне.

После небольшой паузы он заявил буквально следующее:

— Досадно, но должен со всей откровенностью признать, что в октябре 1957 года по отношению к тебе была допущена большая несправедливость, и в том, что тогда произошло, я тоже виноват. Оговорили тебя, а я поверил. Теперь мне ясно, что эту ошибку надо исправлять. На днях я еду на юг отдыхать. Как только вернусь в Москву, то сразу займусь этим делом и, надеюсь, все поправим…»

Что на самом деле думал отец, зачем позвонил, что говорил, что хотел поправить, остается гадать. Да и сам разговор дается в интерпретации одной заинтересованной стороны. Однако факт разговора несомненен. Не думаю, что отец изменил свое мнение о былом «бонапартизме» Жукова. Скорее всего, ему хотелось по-человечески объясниться с теперь уже не опасным политическим соперником, а старым фронтовым товарищем.

Телефонный звонок продолжения не получил. По возвращении из отпуска, в октябре 1964 года, отца сняли со всех занимаемых постов.

Личные отношения этих двух незаурядных людей так и остались испорченными навсегда.

В книге «Воспоминания и размышления» Жуков почти не упоминает об отце. А там, где без этого не обойтись, пишет о нем, мягко говоря, без симпатии. Что ж, его можно понять.

Отец читать книгу Жукова не стал. На мое предложение принести ее раздраженно отозвался, что ему пересказали ее содержание, но не сказал кто. Он считал, что многое, особенно в отношении роли Сталина в руководстве войной, там преподано в таком виде, в каком Жуков никогда бы сам не написал. Так он и велел передать Жукову, когда тот окольными путями, через родных, поинтересовался мнением отца о своих воспоминаниях.

Что тут скажешь?…

Отец вслед за Жуковым тоже сел за мемуары. «С большой душевной болью пришлось нам, особенно мне, расстаться с Жуковым, — продиктовал он на магнитофон, — но этого требовали интересы страны, интересы партии».

Академик Лаврентьев, Академгородок и Совет по науке

18 мая 1957 года ЦК КПСС и СМ СССР приняли постановление «О создании Сибирского отделения Академии наук СССР». Напрямую с переходом к совнархозам оно не увязывалось, но перекликалось с ним. Так уж веками сложилось на Руси, что серьезная наука сосредотачивалась сначала в столичном Санкт-Петербурге, а с 1930-х годов — в столичной Москве. Кое-какие исследования велись и в Ленинграде, и столицах союзных республик, но чем меньше республика, тем незначительней становился ее научный потенциал. Такая централизация представлялась отцу не только неестественной, но и опасной. Мало того что за каждой, даже ерундовой, научной надобностью, как в петровские времена, приходится обращаться в столицу, но случись война, от науки, вместе с Москвой, камня на камне не останется. Погибнут не только лаборатории и институты, но и ученые. Страна вмиг станет «безмозглой». Отец полагал, что науку следует рассредоточить по стране: конструкторские бюро и исследовательские институты разбросать по промышленным центрам, сельскохозяйственные академии переместить поближе к земле. Соответствующее решение, как я уже упоминал, приняли на Пленуме ЦК еще летом 1955 года. Дело двигалось, но двигалось медленно.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});