Фантастические повести и рассказы - Сергей Казменко

— Если мы остановимся, зона контакта может уйти за горизонт. И тогда нам уже не удастся вернуться, — сказал я. — Наша единственная надежда — держаться к ней поближе.

Я не стал говорить, что надежда эта призрачна. Зачем? Быть может, гвенги так до самого конца и не поймут этого. Тем лучше. Для них, конечно — мне от одной мысли об их гибели по моей вине ну так погано было, что все бы, кажется, отдал, лишь бы их спасти.

Будь они неладны, эти акары с их проклятой Полостью!

Мы работали в этой системе уже третий год. И почти никаких результатов. Это только поначалу казалось, что вот-вот обнаружим мы массу следов погибшей цивилизации акаров, вот-вот разгадаем причину их гибели. Как же, разгадали. Три года — и всего полсотни артефактов совершенно непонятного назначения. Да несколько сотен гипотез, противоречащих одна другой и не поддающихся пока проверке. Если бы не гвенги, мы бы, наверное, не поняли даже того, что родной планетой акаров был именно Алмонг-3 настолько планета была обезображена катастрофой. И о существовании Полости, конечно, без подсказки гвенгов не догадались бы.

Может, и к лучшему это было бы. По крайней мере, для меня.

Вообще говоря, Алмонг-3 был бы интересен и сам по себе, без акаров. Для планетологов, я имею в виду. Планета земного типа — и ни атмосферы, ни океанов, хотя налицо следы и того, и другого. А на месте одного из континентов — гигантская язва, как будто кто взял да и содрал с планеты кору, обнажив глубинные породы. Поначалу мы приняли это за след столкновения с крупным астероидом, даже модели соответствующие разработали. И последствия такого столкновения соответствовали данным исследований лучше, чем последствия образования Полости, в которую, по свидетельствам гвенгов, все на самом деле и ухнуло. Но уж больно гипотеза о Полости красивой казалась. Не хотелось от нее отказываться. Хотелось, наоборот, доказать, что Полость действительно существует, несмотря на очевидные противоречия, несмотря на то, что по нашим прикидкам на ее создание потребовалась бы энергия от взрыва десятка сверхновых, энергия, которой акары явно не располагали.

Вот, доказал. А что толку? Эх, Зойка, Зойка, знать бы, что видимся с тобой в последний раз…

А впрочем, и хорошо, что не знал. Как жить с таким знанием? Как говорить? Что говорить? Она, значит, щебечет об отпуске, о том, куда полетим, что увидим, о театре этом в Окранге, где нам ну непременно побывать надо — а мне что, молчать? Или поддакивать, зная, что ничего этого не будет, что никуда мы с ней вместе уже не полетим, и проклиная себя за это знание и это поддакивание? Все равно ведь ничего не получилось бы. Зойка — она бы почувствовала, что со мной что-то не так. Она всегда чувствует. Нет уж, о таком лучше не знать заранее.

Хорошо бы сейчас уснуть. Положить голову на панель управления и уснуть. Не от усталости — стимулятор пока что работает и еще какое-то время я без сна продержусь. Уснуть, чтобы не думать ни о чем, не жалеть ни о чем, не вспоминать ни о чем. Чтобы с ума не сойти. Ведь все равно эта гонка не имеет смысла, все равно зона контакта вырождается, и скоро нам уже ничто не поможет. Патрик рассчитал вероятный ход процесса, я помню его результаты. Все именно так и происходит, а значит надежды нет. И дернул же меня черт направить машину прямиком в проход! Сам не понимаю, как это получилось, зачем я так поступил? Всегда ведь осторожным был. Даже слишком осторожным — из-за этого надо мной еще в училище подшучивали. И вдруг такое. Если кому и придет в голову, что с нами могло случиться — не поверят. С кем бы другим это случилось — может, и поверили бы. Но со мной…

Все ведь шло как обычно. Рутина. Вылетели, высадились в квадрате ТР-44, прошли вдоль поставленных автоматами вешек. Транспорт сразу улетел забирать какую-то другую группу, ну а нам предстояло часов двадцать мотаться по квадрату в надежде обнаружить что-нибудь интересное. Призрачная надежда — слишком давно мы этим делом на Алмонге-3 занимались. По сути дела, только анализ изотопного состава грунта по маршруту и представлял ценность, потому что именно его результаты в конечном счете позволили бы подтвердить или отвергнуть астероидную гипотезу. Вот мы и ползали на пузе по всей зоне возможного столкновения с астероидом, собирали информацию. И осточертело же мне это занятие — не передать. Раз за разом одно и то же — плато базальтовое в трещинах и уступах, кое-где из трещин выходят вулканические газы, иногда даже лава изливается — и ничего нового.

Идем мы, значит, в полуметре над поверхностью, ведем запись, намечаем новые трассы для автоматов. И вдруг чувствую — что-то не так. Не сразу понял, в чем дело. Вижу только — вокруг темнеть быстро стало. А меня так рутинная эта работа довела — секунд пять врубиться не мог. Потом дошло, наконец — горизонта же нет! Глянул вверх — а он там, над головой. Будто мы вдруг на дно ямы какой провалились. Только не было там, конечно, никакой ямы. Равнина вокруг, плато — это я наверняка знал. Гляжу, значит, как горизонт все выше уходит, и все глазам своим поверить не решаюсь. Только это все на сознательном уровне я ничего не понимал, а подсознательно-то до всего уже дошел, вот ведь что особенно вспоминать противно. Будто только и ждал этого момента с самого вылета — тут же капсулу аварийную со всеми записями выбросил, потому как сигнал-то красный на пульте уже какое-то время горел, и связи с базой, значит, не было. Выходит, я уже тогда решил, что не стану назад прорываться, что прямиком в проход пойду. На уровне подсознания решил. И ни о гвенгах, ни о Зойке совсем не думал.

Если бы я хотя бы попытался назад повернуть — не корил бы себя сейчас. Ну не удалось — что поделаешь. Не повезло. Так нет — я же сразу повернул к проходу, я же на максимальной скорости пошел. Боялся, что он быстро закроется. И ведь не зря боялся — только-только проскочить успели. А о том, что по записям в аварийной капсуле никто об открывшемся проходе в Полость не поймет — об этом я только после подумал. Мне же случившееся настолько очевидным тогда показалось, что до сих пор сам на себя удивляться не перестаю. Что это — затмение разума? Скорее всего. А значит, никто и никогда уже не сможет реконструировать мое поведение в те мгновения. Даже лучшие земные психологи не смогут, потому что раньше ни в одном из тестов не показал я ни малейшей склонности к таким поступкам. Меня бы и в разведку не допустили, покажи я такую склонность. И уж, конечно, не доверили бы трех гвенгов.

Гвенги. Как сейчас помню тот разговор — это было вскоре после того, как мы с Зойкой познакомились.

— Ты знаешь, — сказала она, — а я ведь в детстве очень боялась гвенгов. Ну просто очень.

— Почему? — спросил я, даже не вдумываясь в ее слова. Мне просто нравилось смотреть на нее и слушать, как она говорит — чуть смущаясь, так, будто выдает какую-то великую тайну. А может, это и было для нее великой тайной. Может, она и сама удивлялась, что вдруг заговорила со мной об этом — мы ведь тогда почти совсем еще не знали друг друга. Раньше вот никому об этом не говорила, а теперь вдруг язык развязался.

— Да вот боялась, — она улыбнулась, взглянула на меня снизу вверх, потом опустила глаза и стала высматривать что-то под ногами. — А почему? Не знаю. Может, потому, что они такие древние. Что так много видели. Что так много знают и помнят. Мне казалось, что они и про меня все-все знать должны. Даже то, что со мной в будущем случится. Даже то, когда я умру. Вот и боялась. И потом, ведь сколько цивилизаций погибло, а гвенги все существуют. А вдруг и мы погибнем — а они останутся жить? И будут кому-то еще рассказывать, какими мы были. А вдруг они уже сегодня знают, когда и от чего мы погибнем? А ты — ты их не боялся? — вдруг очень серьезно спросила она, посмотрев мне прямо в глаза.

Меня же как током тогда ударило! Я же никому и никогда не говорил об этом, я же сам об этом давным-давно забыл! А теперь вот вдруг вспомнил.

— Да, — ответил я с трудом. — Боялся. Но я боялся их потому, что мне казалось, это они повинны в гибели других цивилизаций. Смешно, правда?

— Нет, — сказала она очень серьезно. — Это не смешно, — она помолчала, потом добавила чуть слышно: — Это здорово…

И уже позже, после того, как мы, спустившись на пляж, искупались и лежали, согреваясь на горячем песке, я спросил — спросить раньше я почему-то не решился:

— А почему здорово?

Я боялся, что она не поймет вопроса. Или ответит что-то невпопад. Но она промолчала. Взглянула на меня, потом отвернулась и коротко засмеялась. И я почувствовал, что мне и не важно было, что же она ответит, что мне и не нужен был ее ответ. Мне нужно было, чтобы она поняла, о чем я спрашиваю…

Воздух вокруг снова стал мутным от пыли, и я заставил себя сосредоточиться. Даже слезы на глазах выступили, до того обидно стало, что ничего этого больше не будет. А будет только дурацкая Полость, коварная и жестокая, но однообразно-коварная и однообразно-жестокая, которая рано или поздно нас доконает. И тогда уже ничего больше не будет. Только через пять-шесть тысяч лет, когда снова откроется проход — так получается по расчетам Патрика — кто-то, возможно, снова проникнет сюда, и обнаружит, если повезет, наши останки.