Перед зеркалом. Двойной портрет. Наука расставаний - Вениамин Александрович Каверин

не случилось.

Таля расстегнула сумочку и показала Незлобину маленькое фото.

– Он самый. Не помолодел. Впрочем, может быть, выглядит моложе, потому что здесь он в белом кителе. Снимался летом?

– Это я его снимала. Два года! Боже мой, а мне кажется, что мы расстались только вчера. Ну как он? Здоров?

– Не жалуется.

– А вы его друг?

– Ну, это, пожалуй, сказать нельзя. Но мы в хороших отношениях.

Стрелочница поставила на пол жестяную мисочку, налила постного масла, накрошила хлеба, и со всех сторон к чашке поползли полуголые маленькие дети. Стрелочница смотрела на них, всхлипывая. У Незлобина тоже к глазам подступили слезы, он развязал мешок и подбавил хлеба. Как всегда, он рассердился на себя за слезы. Но Таля поняла по его лицу, дрогнувшему на мгновение, что он пересилил себя. Нельзя было показать ему это, и она не показала. «Таля, Таля», – невнятно бормотал старик. Она тревожно прислушалась к его дыханию.

– Это ваш отец? – шепотом спросил Незлобин. Она кивнула. – Он болен?

– Да, очень.

Стрелочница уложила детей, взяла флажок и ушла. Незлобин посмотрел на часы. Он был почему-то взволнован. «Влюбился?» – насмешливо спросил он себя.

– Хотите есть? – И, не дожидаясь ответа, вынул из мешка луковицу и хлеб.

– Нет, нет, что вы!

Он все-таки заставил ее взять горбушку. «Эх, все равно не целоваться!» – усмехнувшись, сказала она и взяла ломтик луковицы, которую он разрезал складным ножом.

– Как же в Коноше оказались? От фронта далеко.

– Моя мать была эвакуирована в Вологодскую область из Ленинграда. Деревня, глушь страшная. И я решил отправить ее в Пермь, туда эвакуирован Кировский театр, и сестра работает костюмершей. Взял отпуск и отправил. Конечно, если бы я был строевой офицер, меня бы не отпустили. Но я военкор – и вот отпустили…

– Военный корреспондент?

– Да.

– Впервые в жизни вижу военного корреспондента.

– И не испытываете священного трепета?

– Представьте, нет.

– Странно.

– Ваш поезд скоро?

– Через десять минут.

Они помолчали.

– Жалко расставаться, – сказал Незлобин. – Встретились четверть часа тому назад, а ведь кажется, что давно знакомы.

– Да, жалко, – согласилась Таля. – Может, еще встретимся? В Мурманске. Или там, куда меня мой Мещерский увезет? Но там вам будет не до меня.

– Мне теперь всегда будет до вас, – вдруг сказал Незлобин.

– Тогда не встретимся.

– Почему?

– Да так уж, – вздохнув, ответила Таля. – Ну, простите.

– Оставить вам еще хлеба?

– Что вы!

– До свиданья, до свиданья, – горячо говорил Незлобин и крепко сжимал, сжимал руки Тале. – Мы непременно увидимся. Счастья вам, счастья. И чтобы ваш отец поправился. И чтобы вы приехали к нам на флот. И поскорее.

На платформе он подошел к стрелочнице.

– Не довезет она его, – нехотя сказала та.

– Ну что вы, как же не довезет? – почти крикнул Незлобин. – Непременно довезет.

Стрелочница посмотрела на него с удивлением.

После того как Незлобин ушел, Таля долго думала, на кого он похож. Он напоминал ей кого-то очень близкого, родного, вот почему она так легко разговаривала с ним! Она знала, что понравилась ему, но она всем нравилась и давно к этому привыкла. В нем было что-то давно знакомое, давно любимое и принадлежащее только ей, никому другому. Вдруг она вспомнила: он похож на ее няню. Когда отец был сослан, мать умерла, и она осталась девочкой на руках у няни. Это был нянин отзывчивый, немного косящий, заботливый взгляд, у няни ежеминутно навертывались и от горя, и от радости слезы. И вот главное: он слушал ее, как няня, сочувственно, немного склонив голову набок и как бы с надеждой, что все уладится, устроится. И глаза были нянины: серые, лучистые.

Отец тяжело дышал. Как она довезет такого? Но надо довезти. Надо! Из полусумрака, смягчившегося перед апрельским рассветом, из странного, болезненного чувства, что отец одновременно и чужой и родной ей (она не помнила его в детстве и увидела, казалось, впервые), из самого прокисшего воздуха запущенной сторожки грозилось ей это неумолимое «надо». Она все сделает, чтобы спасти его. И спасет.

Какой-то поезд прошел и ушел. Должно быть, мурманский. «Уехал мой майор, моя няня, – подумала она. – Сашу знает. Когда-то мы увидимся? Два года. Другой бы давно забыл и думать о том, что существует на свете такая Таля. А он не забыл». Задумавшись, она сказала эти слова вслух, и стрелочница, вернувшаяся и сидевшая, сгорбившись, расставив ноги, на раскладушке, прислушалась, посмотрела на нее. «А он не забыл, – продолжала думать Таля. – Он ждет меня. Прислал вызов. И я поеду, поеду к нему. Но когда?»

В ПОЛЯРНОМ

Еще до войны, когда Незлобин учился в педагогическом институте, он старался познакомиться с писателями и даже послал письмо автору знаменитого романа. Автор не ответил, а те, с которыми он познакомился, не могли объяснить ему, как задуманный сюжет превращается в законченное произведение. Этого не знали даже великие критики. Не знал, например, Белинский, иначе он не написал бы слабую пьесу. «Чтобы написать, надо писать», – сказал ему один известный писатель. Это был разумный совет для любой работы, и в том числе, разумеется, для искусства. Но в превращении замысла в рассказ или роман было еще нечто, как