Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк - Чайковский Петр Ильич

Что же касается другого юноши, которому Вы спасли жизнь, мой милый друг, то при всем умилении, какое я чувствую, думая о Вашем поступке, я тем не менее очень боюсь, чтобы Вам не досталась тяжелая обуза в лице этого молодого человека. Очевидно, это натура экзальтированная, нервная, а с такими субъектами бывает ужасно трудно няньчиться. Простите, дорогой мой, что я как будто хочу охладить Ваше беззаветно доброе и сострадательное отношение к каждому страждущему, но Вы мне ближе, чем этот юноша, и я боюсь за Вас. Спасти его от смерти и дать ему средства к жизни очень хорошо, но брать на свое попечение опасно.

Я читала об исполнении Вашей Литургии, милый друг мой, и о восторге публики, радовалась этому безгранично и сожалела несказанно, что не могла присутствовать при отих овациях Вам, так дорогому мне человеку. Что делать, человек-игрушка обстоятельств. Два года назад я бы никому не поверила, кто бы сказал мне, что я буду зимою жить в Браилове, а вот пришлось.

Скажите, Петр Ильич, кто будет петь Татьяну в “Онегине” и вообще какой весь персонал?

Скажу Вам мою радость, мой милый друг: у меня к празднику, кроме моих мальчиков, приехал мой Володя с женою и с дорогим моим Воличкою. Володя всегда своею необыкновенною добротою и ласкою вознаграждает меня за те неприятности, которых я имею так много в своем же семействе, и теперь я отдыхаю и душою и сердцем с этим нежным, почтительным сыном. Пошли ему бог все радости на земле и награди его за меня! Маленький Воличка-это продолжение своего отца, такое же горячее. любящее сердце, та же деликатность чувства, но он пугает меня очень своим необыкновенным умом и развитием.... Но надо кончить, а то у меня это предмет эластичный.

До свидания, мой милый, дорогой друг. Прошу Вас поздравить от меня с праздником уважаемых мною Льва Васильевича и Александру Ильинишну и пожелать им всего самого лучшего. Юля и все мои также поздравляют Вас с праздником и искренно желают всего хорошего. Всем сердцем безгранично Вас любящая

Н. ф.-Мекк.

Р. S. Влад[ислав] Альб[ертович] просил меня передать Вам его поздравление с праздником и глубочайшее почтение. Он очень много теперь занимается музыкою и живописью, все время делит пополам и делает большие успехи в обоих искусствах.

322. Чайковский - Мекк

Каменка,

28 декабря [1880 г.]

Милый, добрый друг! Только что получил сейчас Ваше заказное письмо со вложением отчета Браиловского завода. Позвольте по поводу этого напомнить Вам, друг мой, что когда я нахожусь в Каменке, всякие заказные письма следует адресовать так: Киевской губернии, местечко Смела (станция Бобринская, Фаст[овской] жел. дор.), оттуда в Каменку. При несоблюдении этого условия письма, за неимением почтовой конторы в Каменке, попадают в местечко Александровку, с которым у нас нет постоянных почтовых сношений. Отчет я сейчас же отнес к зятю, и он, само собой разумеется, с величайшим удовольствием взялся прочесть его и высказать свое откровенное мнение.

Я нахожусь здесь уже пятый день. На душе у меня легче и отраднее. Все перенесенное мной в наших столицах представляется мне тяжким сновидением. Меня находят очень похудевшим и состарившимся. Но будет достаточно несколько дней покойной жизни, чтобы оправиться, и уже теперь я чувствую себя гораздо лучше.

Как мне грустно было читать, что возвращение в отечество не принесло Вам на этот раз никакой радости и что Вы нездоровы. Надеюсь, что свидание с Вашими милыми мальчиками имело на Вас благотворное влияние.

У нас здесь не совсем благополучно-много больных. Лев Васильевич уже несколько недель страдает ревматизмом, племянница Таня невралгическими головными болями, Вера простудными болями головы, да и сестра не совсем здорова. Впрочем, во всем этом ничего серьезного, слава богу, нет! Дело по сватовству кн. Трубецкого за Таней подвинулось немножко вперед. Родители его вошли в переписку с родителями Тани и выражают живейшее желание, чтобы она вошла в их семейство. Вообще оказывается, что это очень милые и любящие своего сына люди, но, увы, в пух и прах разоренные и не имеющие никакой возможности обеспечить сына. Они надеются, что через два года обстоятельства поправятся, а пока хлопочут об устройстве для сына хорошего служебного положения. Во всяком случае осуществление желаний наших молодых людей еще далеко. В настоящее время соединить их узами брака невозможно главнейшим образом потому, что Таня из таких девушек, которые, будучи очень хорошими, лишены однако ж способности довольствоваться одним сердечным счастьем и, ради него переносить лишения. А последнее было бы при настоящем положении вещей неизбежным.

Я получаю здесь от Алеши невеселые письма, и это обстоятельство значительно отравляет удовольствие, испытываемое мною в моем здешнем тепленьком уголке. Кроме трудностей и лишений, сопряженных с его новым положением, судьба натолкнула его на сурового и несправедливого непосредственного начальника. Фельдфебель роты, в которой он находится, оказывается притеснителем. Невзлюбил он за что-то моего бедного юношу и всячески обижает его. Но я надеюсь, что скоро атому будет положен предел. Полковой командир оказывается, к счастью, любителем моей музыки, и я имею сведения, что он выразил желание оказать Алеше свое покровительство. Не знаю, в какой форме проявится эта протекция, но известие это очень ободрило меня.

И здесь я не вполне свободен от дела. Пришлось привезти с собой кое-какие корректуры.

По поводу предстоящего Нового года призываю на Вас всякие благополучия. Будьте счастливы, милый и бесконечно дорогой друг. Поздравляю и всех Ваших с этим праздником.

Ваш П. Чайковский.

323. Чайковский - Мекк

Каменка,

1880 г. декабря 30-1881 г. января 5. Каменка.

30 декабря 1880 г.

Милый, дорогой друг! Невеселые праздники провожу я. У нас половина дома больная, а Юрий в эту ночь так напугал нас, что никто и спать не ложился. Совершенно неожиданно у него сделался круп; это уже второй раз в этом году. Вовремя были приняты меры, и, кажется, сегодня он вне опасности. Зять страдает ревматизмом и вот две недели не выходит из комнаты. Таню преследуют головные боли. Вера простудилась. Целый лазарет больных, и среди них я с здоровым телом, но с больной душой. И все-таки я рад, что нахожусь здесь. Мне грустно и тяжело без Алеши, мне горько видеть, как истомлена бедная сестра вечными заботами и тревогами, но мне отрадно быть среди этих милых сердцу людей; я здесь дома, а мне в настоящую минуту это-то и нужно. Возвращаюсь к Алеше. Я получаю от него очень невеселые письма, и это удваивает мое сокрушение по нем. Бедный мальчик! нелегко ему достается служба на пользу государства.

И ведь это на много еще лет! Мне кажется, что я никогда не привыкну к его отсутствию; ежеминутно мне приходится вспоминать его и чувствовать, какого необходимого друга я потерял в нем. Он так хорошо знал все мои привычки, он так умел в каждый момент моей жизни быть мне нужным и полезным, что никакой другой хотя бы самый усердный слуга не может мне заменить его. А между тем у меня теперь такой хаос в моем маленьком хозяйстве, что я недоумеваю, как суметь обойтись без слуги. При Алеше я знал, что каждая нужная мне бумажка, каждый предмет, в котором во время занятий встретится надобность, систематически расположены каждый в своем месте. Будучи страшно рассеян и вечно погружен в свои музыкальные комбинации, я нуждаюсь, чтобы около меня был кто-нибудь пекущийся обо мне и обо всем моем достоянии. Теперь я совершенно потерялся. Из увезенного мной из Каменки платья и белья полтора месяца тому назад теперь оказывается только половина, Куда девалось все остальное, не знаю и не понимаю. Приходится сделать над собой усилие и обратить на все это внимание, но, к сожалению, мне легче написать сорок симфоний, чем соблюсти порядок в моем крошечном достоянии.

Я получил вчера письмо от г. Ткаченко, того самого неизвестного мне лично молодого человека, в жизнь которого так странно и неожиданно мне роковым образом пришлось вмешаться. Письмо мне очень не понравилось и внушает мне опасение за будущее. Признаться сказать, я ожидал, что он мне скажет спасибо за руку помощи, которую я ему подал. Нисколько. Он поспешает меня уверить, что напрасно я берусь уверить его в существовании добродетели (хотя я и не думал ни о чем подобном говорить), что мне не удастся доказать ему, что стоит жить на свете, что в деньгах, которые я ему послал, он не нуждается и обойдется без них, но, впрочем, обещает десятого числа приехать в Москву и выслушать меня. Странно и непонятно все это! Казалось, что юноша гибнет от того, что ни в ком не встретил опоры и сочувствия. Является человек, который предлагает ему то и другое, но в ответ получает пошлые фразы о том, что добродетель в людях иссякла, и как будто из милости соглашается принять искренно протянутую руку помощи. Если г. Ткаченко окажется пустым сумасбродом, мне будет очень досадно на себя. Но что было делать? Как было не попытаться спасти человека от гибели?