Благородный дом. Роман о Гонконге. - Джеймс Клавелл

Орланда Рамуш смотрела вниз на город и не видела его. «Какая я была тогда глупая и наивная, — думала она. — Наивная и очень глупая. Но теперь я разбираюсь, что к чему. Квиллан преподал мне хорошую науку».

Она покосилась на Линка Бартлетта, не поворачивая головы, чтобы не беспокоить его.

«Да. Науку я получила хорошую. Такую, что способна стать лучшей женой, какая только может быть у мужчины, какая только может быть у Бартлетта. На этот раз никаких ошибок не будет. Квиллан меня наставит. Он поможет убрать Кейси. Я стану миссис Линк Бартлетт. Призываю в свидетели всех богов и демонов: именно так все и должно произойти...»

Вскоре, обдумав её слова, он оторвал взгляд от города. Орланда наблюдала за ним, на её лице играла мимолетная улыбка, но что скрывалось за этой улыбкой, он не смог прочесть.

— Ты о чем?

— Думаю, как мне повезло, что я встретила тебя.

— Ты всегда делаешь комплименты мужчинам?

— Нет, только тем, кто мне нравится. А они такая же редкость, как волосок феникса или сердце дракона. Ещё паштета?

— Спасибо. — Он принял у неё тост. — А ты не ешь?

— Берегу место для ужина. Мне нужно соблюдать диету. Я не ты.

— Я-то каждый день занимаюсь физическими упражнениями. Играю в теннис по возможности, в гольф. А ты?

— Немного играю в теннис, много хожу пешком, а в гольф играть ещё только учусь. — «Да, — подумала она. — Я стану лучшей во всем, что делаю, и для тебя, Линк Бартлетт, лучше меня нет во всем необъятном мире». В теннис она играла очень хорошо и в гольф достаточно прилично, потому что Квиллан настоял, чтобы она освоила и то и другое. Сам он играл в теннис и гольф с удовольствием. — Есть хочешь?

— Просто умираю от голода.

— Ты сказал: китайская кухня. Тебе действительно хочется именно китайской?

Он пожал плечами.

— Мне все равно. Как скажешь.

— Ты уверен?

— Абсолютно. А чего бы тебе хотелось?

— Зайди на минутку.

Он последовал за ней. Орланда открыла дверь в столовую. Там был накрыт изысканный стол на двоих. Цветы, бутылка белого итальянского вина «вердиккио» во льду.

— Линк, я так долго ни для кого не готовила, — выпалила она на одном дыхании, и это показалось ему невероятно милым. — Но для тебя мне хотелось что-то приготовить. Если ты не против, у меня готов ужин по-итальянски. Свежая паста аглио-и-олио — с чесноком и оливковым маслом, — пикката, зеленый салат, дзабальоне[266], эспрессо и бренди. Как тебе? Это займет лишь двадцать минут, а ты, пока ждешь, можешь почитать газету. А потом мы можем все оставить до прихода ама и пойти потанцевать или покататься на машине. Ну, что скажешь?

— Итальянская кухня — моя любимая, Орланда! — восторженно заявил Линк. И тут же на минуту задумался: кому он говорил раньше, что итальянская кухня — его любимая? Кейси? Или Орланде сегодня утром?

51

20:32

Вздрогнув, Брайан Квок проснулся. В один миг он перенесся из кошмарного сна в действительность, но почему-то никак не мог выбраться из глубокого, будто колодец, мрака: сердце колотилось, в голове все смешалось, и не понять было, спит он или нет. Его охватила паника. Потом, осознав, что он голый и вокруг по-прежнему теплый мрак камеры, Квок вспомнил, кто он и где находится.

«Должно быть, накачали наркотиками». Во рту пересохло, болела голова, и он снова лег на липкий матрац и постарался собраться. Смутно помнилось, что он был в кабинете Армстронга, а до этого обсуждал «шестнадцать дробь два» с Кроссом, а вот потом уже почти ничего — просыпаешься в темноте, ищешь на ощупь стены, чтобы сориентироваться, чувствуешь, что они рядом, и не даешь воли ужасной мысли, что тебя предали, что ты беззащитен здесь, в утробе Главного управления полиции, в коробке без окон и с упрятанной бог знает где дверью. Потом, измучившись, засыпаешь, а пробудившись, слышишь злые голоса — или это приснилось? — и снова забываешься сном...

«Нет, сначала ешь, ведь я сначала поел... да, эти помои, которые у них называются ужином, и выпил холодный чай... Давай думай! Это очень важно — думать и вспоминать... Да, я помню, водянистые тушеные овощи и холодный чай, а потом, позже, завтрак. Яичница. Была ли сначала яичница, а потом овощи и... Да, каждый раз, когда я ел, зажигался свет, только на время, за которое можно поесть... Нет, свет выключался, и каждый раз я заканчивал есть в темноте, а я терпеть не могу есть в темноте, а потом я помочился в ведро в темноте, забрался назад на матрац и снова лег.

Как долго я уже здесь? Надо обязательно считать дни».

Он бессильно стащил ноги со своего ложа и, шатаясь, подошел к стене. Все тело болело под стать голове.

«Надо делать физические упражнения, выгонять из организма наркотики, чтобы голова была светлой и готовой к допросу. Нужно, чтобы сознание было готово к тому моменту, когда они набросятся на меня, действительно начнут. Когда им покажется, что я размяк — тогда они не будут давать мне спать, пока не расколют.

Нет, они не расколют меня. У меня есть силы, я подготовлен и знаю кое-какие ловушки.

Кто меня предал?»

Ответить на этот вопрос оказалось не по силам, поэтому он собрал всю волю и сделал несколько неуверенных приседаний. Донеслись приглушенные звуки приближающихся шагов. Он торопливо рванулся обратно к койке и лег, притворясь спящим. Сердце рвалось из груди от сдерживаемого страха.

Шаги смолкли. Клацнула отодвигаемая задвижка, и открылось окно в двери. В камеру проникла полоса света, и наполовину видимая рука поставила металлическую миску и металлическую кружку.

— Ешь свой завтрак и поторопись, — сказали по-кантонски. — Скоро тебе опять на допрос.

— Послушайте, я хочу... — крикнул Брайан Квок, но окно уже захлопнулось с тем же клацаньем, и он остался в темноте один на один с эхом собственных слов.

«Спокойно, — приказал он себе. — Успокойся и подумай». Камеру неожиданно залил свет. Он резал глаза. Привыкнув к нему, Квок разглядел, что свет исходит от установленных высоко на потолке светильников, и вспомнил, что видел их раньше. Стены, тёмные, почти чёрные, казалось, давили внутрь, на него. «Не надо переживать на этот счет, — подумал он. — Темные камеры ты видел и раньше, и хотя тебе никогда не приходилось участвовать в „глубоком" допросе, принципы его тебе известны, а также и некоторые уловки».

При мысли об ожидающих его муках к горлу подступила тошнота.

Дверь была почти незаметна, окно в ней тоже замаскировали. Он чувствовал чей-то взгляд, хотя смотровых отверстий нигде не обнаружил. На тарелке — яичница из двух яиц и толстый кусок грубого хлеба. Хлеб чуть поджарен. Яичница холодная, вся в жиру, неаппетитная. В кружке — холодный чай. Ни ножа, ни вилки, ни ложки.