Завещание Инки - Карл Май

Итак, второй их вид — асиенда. Асьендеро — владельцы асиенд — занимаются земледелием и животноводством, изредка держат лошадиные табуны.

Третий вид — эстансия. Эстансьеро не занимаются земледелием совершенно. Их дело — разведение животных, и они — основные работодатели для гаучо. Стада самых богатых эстансьеро насчитывают иногда сотни тысяч голов крупного рогатого скота или лошадей, а также овец.

Круглый год, несмотря ни на какие погодные катаклизмы, эти животные пребывают под открытым небом. Границы между огромными по площади владениями в пампе никак не обозначаются, стада и табуны часто смешиваются. Поэтому все хозяева метят своих животных особым тавром. Изображение, аналогичное тому, что используется в качестве тавра, непременно украшает и ворота на эстансию как своего рода герб хозяина.

Такое изображение красовалось и на воротах эстансии, к которой подъехали наши герои — доктор Моргенштерн, его слуга Фриц, хирург дон Пармесан и слуга хозяина гостиницы из Санта-Фе.

Рядом с домом имелся корраль для животных, а за ним открывалась большая площадка, обсаженная высокими, с мощными стволами кактусами.

Быки и коровы, привыкшие к воле, словно понимают, а может, так оно и есть, что, если их загоняют в корраль, значит, должно произойти нечто из ряда вон выходящее. И, уверившись в этом, они отказываются подчиняться своим пастухам, а самые строптивые даже угрожают им своими рогами. Но на бунтовщиков есть управа — болас [29].

«Болас» называют метательный снаряд, состоящий из трех свинцовых или железных шаров. К каждому из них прикреплен прочный, длинный и в результате специальной обработки эластичный, как шелковая лента, кожаный ремень. Концы всех трех ремней связываются вместе. Гаучо берет один из шаров в левую руку, правой же, предварительно прицелившись, поочередно кидает два других в животное. Два первых шара увлекают за собой тот, что лежит у гаучо в левой руке, а он, уловив этот момент, придает третьему шару дополнительное ускорение и вращательное движение. Ремни закручиваются вокруг ног быка или лошади (а гаучо обычно метят в их задние ноги), и животное падает на землю.

Лошади и быки панически боятся болас, не меньше, чем лассо. Едва завидев эти шары в руках человека, они начинают с ужасающим топотом носиться вокруг яростно что-то орущего человека. Адская круговерть! Но всегда в стаде находится старый, опытный вожак, который предпочтет подчиниться человеку, чем рвать свои жилы. Вожак первым покорно направится в корраль, а за ним, растерянные, но все же повинующиеся стадному чувству, потянутся постепенно и остальные… Ворота корраля захлопываются, гаучо делает небольшой круг победителя.

Наши путешественники попали как раз к началу такого отлова быков. Для немцев все происходящее было чем-то вроде захватывающего циркового представления, и они следили за ним затаив дыхание. Только заперев ворота корраля, гаучо заметили наконец странную компанию. Гаучо, державшийся среди остальных как старший, выехал немного вперед по сравнению с остальными и, смеясь, воскликнул:

— О небо! Вы только посмотрите, кабальерос, кто к нам пожаловал! Сам сеньор мясник! Неужели вы, дон, вознамерились отрезать что-нибудь у нас? Но должен вас огорчить — все мы тут, как на грех, здоровы и бодры. Так что советую вам спрятать ваши инструменты подальше, целее будут!

Доктор Пармесан был задет за живое.

— Ваши шутки неуместны, ибо вы в моем лице имеете дело с истинным кабальеро! — раздраженно ответил он. — Мои предки жили в старинных фамильных замках в Кастилии и прославили наш род победами в сражениях с маврами, тогда как о ваших никто сейчас и не вспомнит. Перед вами дон Пармесан-Руис дель-Иберио-де-Сагрунна-и-Кастельгуардьанте! Запомните хорошенько это имя, ваша милость!

— Хорошо, хорошо, дон Пармесан, уже запомнил. Но я вовсе не желал вас обидеть. Вы же знаете, что на самом деле все мы здесь относимся к вам, как потомку древнего испанского рода, с большим уважением. Ну простите меня великодушно, если я неудачно пошутил!

— То-то же. Ну ладно. Искреннее раскаяние я не могу не принять и прощаю вас, поскольку мне известно, что вы способны по справедливости оценить мое профессиональное мастерство. Вы, конечно, помните, что при операции по трепанации черепа я применяю не круглый инструмент, как все прочие хирурги, а долото. А если речь идет об исцелении от рака, то, я считаю, не стоит терять время на лечение цикутой, наперстянкой и белладонной, а нужно как можно скорее прибегнуть к экстирпации [30]. Скальпель в руки, и…

— Ради Бога, дон Пармесан, давайте поговорим об этом как-нибудь в другой раз! — взмолился гаучо. — Я и мои парни с большим удовольствием поучились бы у вас, да вот беда — у нас здесь нет хирургических скальпелей. Я вижу, на этот раз с вами прибыли еще два благородных сеньора, по отношению к которым было бы с нашей стороны, я думаю, неэтично углубляться в медицинские проблемы. Могу ли я просить вашу милость представить их нам?

— Сеньоры направляются в Гран-Чако, и мы только что познакомились. Они высокообразованные люди, но их имена… словом, они… трудно произносимы…

— Моя фамилия Моргенштерн, а фамилия моего спутника — Кизеветтер, — сказал приват-доцент. — Мы хотели бы купить у вас четырех лошадей и были бы очень рады, если бы вы предоставили нам такие экземпляры этих прекрасных животных, которые древние римляне называли «суперсум» или «реликвии».

— Ну что вы, сеньор, наши животные — отнюдь не реликвии, но эстансьеро, я думаю, охотно продаст вам нескольких лошадей. К большому сожалению, сейчас его нет, но к вечеру он должен вернуться домой. А пока его нет, здесь всем распоряжаюсь я. Предлагаю вам, сеньоры, чувствовать себя как дома. Сегодня мы собираемся клеймить скот. Если пожелаете, можете принять участие в этом деле.

— Благодарю вас, — ответил ему доктор Моргенштерн, — мы присоединимся к вам с большим удовольствием. Мне лично еще ни разу в жизни не приходилось видеть, как клеймят скот, а тем более участвовать в этом.

— Но сначала я рекомендую вам заглянуть в дом хозяина. Там вас встретит мажордом, — сказал гаучо.

Приват-доцент велел слуге хозяина гостиницы возвращаться обратно в Санта-Фе вместе с лошадьми, и трое путешественников направились к дому хозяина эстансии. Навстречу им вышел приветливо улыбавшийся человек, судя по всему, тот самый мажордом, и радушно предложил пройти в дом.

Хотя эстансьеро при таких, как у него, стадах не мог не быть состоятельным человеком, но тем не менее его жилище выглядело ничуть не более комфортабельно, чем жилище рядового немецкого рабочего, во всяком случае, та комната, в которую мажордом ввел гостей. Стены ее были абсолютно голы. Посреди комнаты стоял простой, грубо сколоченный стол, возраст которого, судя по потертостям и зазубринам на его крышке и ножках, исчислялся не одним десятилетием. Возле стола стояли два стула, похоже, годившиеся столу в дедушки, и несколько традиционных в аргентинских домах низких скамеечек — этот стол, стулья и скамеечки и составляли все убранство комнаты, если, конечно, не относить к нему гитару, прислоненную к стене в одном из углов. Гитара, по сравнению со всем остальным, была хороша, пожалуй, даже роскошна и потому выглядела в этом жилище аскета предметом случайным и чужеродным. Мажордом предложил гостям садиться и удалился на кухню дома, чтобы распорядиться насчет мате.