Чужой портрет - Мария Зайцева

меня, выражение глаз страшное, непонятное, жадное какое-то и одновременно… смятенное. Словно он все еще в шоке от случившегося и не понимает, как это произошло, и что сейчас делать…

Я боюсь даже невольным движением ресниц нарушить этот момент, потому что знаю, что следом будет… Что-то непременно будет. И не факт, что хорошее. С моим везением-то…

Каз тяжело дышит, и кажется, что с каждым мгновением все тяжелее и тяжелее, а взгляд его из яростного становится задумчивым.

Ладонь с моего горла переползает выше, я успеваю лишь жадно глотнуть воздуха, а жесткие пальцы медленно стягивают с лица маску, освобождая губы.

Сухие, невозможно сухие, ощущение, что в пустыне побывала, настолько болезненно сейчас. Кажется, что они потрескались даже от обезвоживания.

Каз смотрит на меня, на губы, и этот тяжелый взгляд не позволяет снова вздохнуть… Облизнуть, чтоб хоть чуть-чуть получить облегчение…

Пальцы тянут маску ниже, стаскивая ее окончательно, а я, вообще без мыслей, упираюсь ладонями в перчатках в каменную грудь. Желтая резина странно смотрится на темной ткани рубашки, и я отстраненно думаю, что наверняка в крови его испачкаю… Уже испачкала… На щеке — кровавый отпечаток…

И теперь тут тоже… И на диване, наверно… И зачем он так смотрит… Почему медлит? Почему не бьет? Я же заслужила… По его мнению…

Смотрю в его глаза, не отрываясь, сил у меня на это просто нет. Вообще ни на что сил нет. Только смотреть, только умирать от непонятного страха, необычного такого, от волнения, тоже странного, ни на что не похожего…

Зачем он так?..

Я же умру… Я же…

Это какой-то чудовищный транс, морок, безумие, черное, удушающее… Наваливается, льется из его глаз на меня…

Жесткие, с царапучими подушечками пальцы возвращаются опять к лицу, прихватывают за скулы неожиданно властным, грубоватым движением, заставляют невольно приоткрыть губы…

А затем Каз меня целует.

И я понимаю значение выражения “умереть от ужаса”.

Глава 22

Каз огромный по сравнению со мной, тяжеленный настолько, что все в глазах чернеет, и воздух в легкие так и не возвращается. Мир меркнет.

Голова отключается от ужаса, я буквально застываю! Не могу двинуться!

И лишь податливо открываю рот, позволяя терзать губы, жестко и невероятно напористо. В сознании вспыхивающими и гаснущими исками, словно фейерверк, появляются и пропадают обрывочные мысли о том, что надо сопротивляться, что так нельзя… И в то же время внутренняя жертва, привычная уже, та, что нашел и взрастил в свое время Алекс, стонет, что смысла в борьбе нет, что Каз сильнее гораздо и, если начать противостояние, то он просто воспользуется своей силой. Все равно своего добьется, но тогда мне будет больно. А так, может, и не будет? Может, пожалеет? Пощадит? Если быть послушной…

Тело, подчиняясь уже знакомому алгоритму мыслей, и действия выстраивает привычно: обмякает, слабеет, перестает упираться ладонями в грудь терзающего и все больше звереющего от вседозволенности мужчины.

Мне никогда не нравился секс.

Как может нравиться то, к чему тебя принуждают?

Но иногда, когда Алекс был в настроении, это проходило не больно. Просто… Просто надо подождать… Просто перетерпеть… Все равно ничего не сделаю. Никуда не денусь…

Он целует меня, губы твердые такие, язык в рот засовывает грубо, настойчиво. И щетина жесткая. Я потом буду вся красная.

Закрываю глаза, смиряясь с происходящим.

Руки бессильно опять сжимаю в кулаки, почему-то не в состоянии до конца расслабить. Прижимаю к груди кисти, в нелепых желтых перчатках, понимая, как это глупо, как это чревато… Но вот не могу ничего с собой поделать! Даже тот опыт, жуткий опыт секса с Алексом, не до конца выбил из меня человека. Женщину, которая ничего не может противопоставить грубому сильному мужчине. Ничего, кроме своего внутреннего “я”.

Там, глубоко внутри, еще жива девочка, светлая и чистая, умеющая радоваться и любить. Я берегла ее, я не пускала к ней грязые лапы Алекса, изо всех сил закрываясь…

И вот сейчас приходит понимание, что после сегодняшнего… Ее не станет. И меня не станет прежней. Слишком мало времени прошло, чтоб восстановиться. Слишком резкий переход.

Каз рычит возбужденно, стискивая меня сильнее, ему все нравится, похоже… Перестает терзать губы, переходит на скулы и шею, больно царапая щетиной кожу.

Отворачиваюсь, не в силах сдерживаться, поддаваться больше насилию, даже ради того, чтоб было не так больно, сильнее зажмуриваюсь, понимая, что ресницы мокрые совершенно, слезы текут по щекам. Никак не могу это контролировать…

Если заметит, то разозлится. Но он, скорее всего, не заметит… Мужчины редко замечают женские слезы…

Жесткие царапучие губы скользят по щеке… И неожиданно замирают.

А я внезапно получаю возможность сделать полноценный вдох, потому что тяжесть с груди пропадает.

Судорожно пользуюсь представившимся шансом, сглатываю ком в горле, ощущая на себе внимательный тяжелый взгляд. Глаза не открываю.

Незачем.

Он рассматривает, зачем-то медлит… Не бьет.

Но ударит все равно. Никому не нравятся слезы. Алекс меня отучал плакать во время секса. Кулаками отучал…

По скуле проходится легко-легко ладонь, стирает слезы. И по второй тоже.

Вздрагиваю и сжимаюсь каждый раз от этого невесомого прикосновения.

— Открой глаза, — тихо приказывает Каз.

С трудом разлепляю ресницы, моргаю, пытаясь сфокусировать расплывающийся взгляд.

Каз так близко.

Он не торопится вставать, навис надо мной, опирается кулаком у головы слева, а пальцы правой ладони все скользят по скуле, шее, трогают, гладят… Успокаивают?

Ошарашенная последней мыслью, смотрю в глаза Каза.

И еще больше удивляюсь.

В темных, мрачных глубинах зрачков нет злобы, разочарования, наслаждения моей слабостью, предвкушения удовольствия…

Ничего из того, что я ожидала увидеть. К чему привыкла.

В глазах Каза удивление, настороженность, внимание.

Мы смотрим друг на друга, кажется, целую вечность. Я не понимаю, что происходит, почему он так себя ведет… Это странно, непривычно… Страшно.

Я опять не могу дышать, с трудом сглатываю слезы, так и застрявшие в горле.

Каз смещает взгляд с моих глаз на горло, зрачки, и без того расширенные, еще сильнее затапливают радужку. Это завораживает…

— Испугалась?

А вот вопрос безмерно удивляет. Зачем он?

Не отвечаю, просто не в силах даже слово выдавить из себя, и Каз, опять скользнув пальцами по щеке, в этот раз чуть-чуть задевая нижнюю губу, продолжает:

—