«Попаданец» в НКВД. Горячий июнь 1941-го (часть 2) [СИ] - Виктор Побережных

Так как до назначенного времени оставалось ещё минут пятнадцать, я поудобнее устроился на одном из стульев и с интересом стал наблюдать за работой секретаря Льва Захаровича. Ещё в прошлой жизни, если так можно говорить, мне довелось не раз посидеть в разных приёмных. Да и здесь, уже будучи офицером ГБ, немало секретарей повидал. Так вот. Капитан Благов за работой мне понравился. За время, проведённое мной в приёмной, он ответил на добрый десяток звонков, несколько совершил сам, постоянно отмечал что-то в бумагах, которые то доставал из шкафа за своей спиной, то просто из стола. При этом все телефонные переговоры он проводил ровным, доброжелательным тоном, даже когда передавал какие-то распоряжения "вниз", не позволяя промелькнуть в голосе даже намёку на барственность, чем грешат многие секретари. Сколько себя помню, меня всегда привлекала работа профессионала, и не важно, в каком деле. Истинного профи видно всегда и Благов был именно профи. А что меня особенно в нём удивило, так это отсутствие на кителе каких-либо наград – только три нашивки за ранения: две золотистых и одна красная. Я уже привык к тому, что штабные офицеры сплошь и рядом сверкают орденами-медалями, а тут такой контраст. Пока я размышлял о нём, Благов взял со стола толстую красную папку, положил в неё пару каких-то бумаг, окинул взглядом стол, встал и направился в кабинет начальника. Глянув на наручные часы, я увидел, что уже без двух минут час. Ровно через минуту дверь снова открылась и вышедший секретарь, слегка придерживая дверь предложил:

— Можете войти, товарищ майор. Товарищ Мехлис ждёт вас.

А кабинет Льва Захаровича меня поразил! Я ожидал увидеть что-то монументально-огромное, а оказалось… Кабинет был ненамного больше приёмной, большую его часть занимал т-образный стол, покрытый вездесущим зелёным сукном, с приставленными к нему стульями, на котором стояло два подноса с графинами, наполненными водой и стаканами. Вдоль одной из стен стояло несколько книжных шкафов, у окна, ближе к главной части стола, стояли небольшой диван и здоровенный сейф. На рабочей части стола стояли три телефона, большой канцелярский набор из чёрного мрамора и красивая настольная лампа, с зелёным абажуром, украшенным золотой тесьмой.

Лев Захарович встретил меня почти у самых дверей. С добродушной улыбкой пожал руку и предложил устраиваться поближе и поудобней. Сев на своё место он вызвал секретаря и попросил принести нам чаю, добавив, что с чайком разговаривается гораздо лучше, чем без него. Что удивительно, секретарь вернулся уже через пару минут. Он поставил передо мной поднос, на котором были два белых, фарфоровых чайника с кипятком и заваркой, два стакана в красивых серебряных подстаканниках с серебряными же ложечками внутри, две вазочки – одна с печеньем, а другая с каким-то вареньем.

— Не стесняйся, Андрей, наливай чай. Не в первый же раз чаёвничаем, — Мехлис усмехнулся. — На юге, помнится, ты посмелее был. Неужто так изменился?

— Да нет, Лев Захарович, — я пожал плечами. — Просто…

— Ладно, ладно. Понимаю. Думаешь все люди меняются, и мало ли как я себя поведу? — Мехлис усмехнулся. — К людям, которым я верю, я отношусь всегда одинаково. А ты не давал повода переменить мнение о тебе. Так что, всё по-прежнему, Андрей.

Пока пили чай и разговаривали обо всякой ерунде, я расслабился, и почувствовал себя так, как будто снова мы на Украине сидим за вечерним чаем и ведём неспешную беседу о будущем и прошлом. Видимо Лев Захарович своей встречей и добивался от меня такого состояния, потому что отставил стакан в сторону и пристально посмотрев на меня, спросил:

— Скажи мне одну вещь. Как ты относишься к политработникам вообще и армейским в частности? Ты же сталкивался и с теми и с теми.

Поняв, что начинается серьёзный разговор, я отставил стакан и вздохнул. По старой памяти я знал, что Мехлис любит, когда ему говоришь правду, то, что ты действительно думаешь, а не то, что предпочитают услышать многие начальники. Ну что же, будем говорить правду!

— Плохо, Лев Захарович. Я же уже говорил вам об этом.

— Говорил, Андрей. И даже писал об этом, — Мехлис покосился на папку, лежащую слева от него. — И за прошедшее время твоё мнение не изменилось?

— Нет. Только укрепилось, — я посмотрел в глаза Льва Захаровича. Как ни странно, но он отнёсся к моим словам внешне спокойно, как будто они не стали для него неожиданностью. Немного помолчав, Мехлис открыл папку и взял в руки стопку листов.

— Вот интересно, Андрей. И во время наших бесед и в беседах с медиками, ты постоянно твердишь о разложении партии. Причём утверждаешь, что происходить это начало чуть ли не с момента победы нашей Революции, а окончательно угробили её и страну уже в конце восьмидесятых годов. Правильно? — дождавшись моего кивка он продолжил. — При этом ты приводил множество примеров, причём многие из них по этой жизни. Скажи пожалуйста, неужели за прожитые здесь почти три года ты действительно только утвердился в своём мнении? То есть ты не веришь, что несмотря на всю информацию, полученную от тебя и других людей, мы сможем избежать того, что произошло в твоём мире?

— Надеюсь на это, Лев Захарович. А вот верить  нет, не верю! Потому что не вижу особых изменений. Нет, политика партии изменилась, и очень сильно! Но вместе с этим многое осталось так как раньше. Партбилет, в первую очередь даёт возможность влезть повыше, продвинуться не достойнейшим, а, скорее, хитрейшим, изворотливым. Вот в этом ничего не поменялось. Во всяком случае, мне кажется, что именно так всё и обстоит.

— То есть, как ты там говорил? — Мехлис просмотрел листы и остановился на одном. — Партбилет превращается в своеобразную индульгенцию?

— Что-то вроде этого, — я кивнул. — Причём начинается это ещё с пионеров, продолжается в комсомольской организации, а окончательно утверждается именно в партии.

Мы ещё с полчаса спорили с Мехлисом на эту тему, когда зазвонил один из телефонов.

— Да? Конечно, конечно пусть входит! — Мехлис положил трубку и почему-то усмехнулся глядя на меня. Я обернулся на открывшуюся дверь и увидел улыбающегося Меркулова, входящего в кабинет.

— Сиди, сиди, — Всеволод Николаевич махнул рукой на мою попытку встать. — Приветствую, Лев Захарович!

— И тебе здравствовать, Всеволод Николаевич, — вставший навстречу Меркулову Мехлис пожал тому руку и добавил, взглянув на дверь, с появившимся в ней секретарём. — Будь добр, сообрази свеженького чая.

После того, как почти мгновенно поднос с чайными "приблудами" был заменён на новый, и мы, уже втроём, приступили к чаепитию.

— Лев, ты уже перешёл к главной теме разговора? — и заместитель наркома с удовольствием сделал очередной глоток горячего чая.

— Нет, Всеволод. Как и собирались, ждал твоего прихода. Пока так, поверхностно поговорили, — Мехлис усмехнулся. — И не нервируй своего подчинённого! Видишь, у него глаза округляются? Тоже, наверное, верит в не очень хорошие отношениях между мной и тобой с Лаврентием.

— Так все верят, — Всеволод Николаевич усмехнулся. — А кто не верит, те делают вид, что всё равно верят!

Глядя на расслабленно перебрасывающихся словами Меркулова и Мехлиса, я совсем перестал что-либо понимать. Насколько я знал, отношения между Мехлисом и Берией не были хорошими, соответственно и у Меркулова тоже. А тут: сидят, по имени друг к другу обращаются, шутят над моей ошарашенностью. Ага, недруги, млин. Получается, что внешне поддерживая видимость неприязни они… Даже думать об этом не хочу!

— Ладно. Посмеялись и хватит, — Мехлис отставил недопитый чай в сторонку. — Перейдём к делу. Андрей, со многим, о чём ты говорил, мы согласны. Мы – это руководство партии. Но на некоторые вещи ты смотришь с какой-то странной, не совсем понятной мне стороны. В ряде вопросов заблуждаешься, а чего-то просто не понимаешь. Знаешь, меня ещё при первой нашей встрече заинтересовало одно несоответствие: передо мной сидел молодой парень, который рассказывал непонятные, фантастические вещи, горячился но был максимально откровенен. Но один момент не давал мне покоя тогда, а ещё больше я обратил внимание на это во время наших поездок на юге. Несоответствие твоего поведения указанному тобой возрасту. Ты утверждал, и мы этому верим, что в том мире ты прожил сорок лет, но ведёшь ты себя как твой, гм, донор, предоставивший тебе своё тело. Как молодой парень, немного старше двадцати лет. Врачи и, естественно, твоё прямое руководство тоже, с самого начала, обратило на это внимание.

— Как утверждают психологи, — подключился уже Меркулов, машинально похлопывая ладонью по столу, будто задавая такт своей речи. — Произошло своеобразное перерождение твоей личности. Видимо твоё "Я", или душа, как ни назови, попав в молодое тело, тоже омолодилось, или просто изменилось. Под воздействием нового организма. Возможно причина и другая, но мы слишком мало знаем обо всём этом. Да ты и сам не раз размышлял на эту тему. Как мы считаем, во многом благодаря всему этому, ты настолько бескомпромиссен в своих высказываниях, будь то судьба какого-либо народа или твоё отношение к партии, вернее к политике, проводимой ей. Плюс к этому, слабое знание реалий обычной и партийной жизни в стране.