Верь. В любовь, прощение и следуй зову своего сердца - Камал Равикант

раз она принимается смеяться.

«Но вот что я вам скажу, – слышу я ее слова. – Испанцы немного напоминают мне африканцев. Африканцы меня потрясли. Их красота, их дух просто неподражаемы».

Потом она что-то тихо говорит, смеется, и другой голос смеется вместе с ней. Знакомый мужской голос: Ник. Я смотрю налево и вижу, что он сидит за одним столиком с этой женщиной. Ей, должно быть, где-то чуть за шестьдесят. Ее серебристые волосы подстрижены коротко, почти по-мальчишески, и беспорядочно падают на лоб. У нее алые щеки и зеленые глаза.

Она замечает меня и улыбается, отчего морщинки вокруг ее рта разглаживаются. Я улыбаюсь в ответ, снова откидываюсь назад и закрываю глаза.

Кто-то пробегает мимо, стуча ботинками по полу. Я потираю затекшую шею и медленно разминаю ее: тяну левое ухо к левому плечу, правое ухо к правому плечу, подбородок к груди. Двое мужчин садятся позади меня, они громко и быстро разговаривают по-французски. Это наводит меня на мысли о Лоике. Путешествуя, привыкаешь к приветствиям и прощаниям, но время от времени встречаешь того редкого человека, который заставляет тебя задуматься, как твоя жизнь вообще существовала без него.

Когда мужчины уходят, я снова слышу голос женщины.

«…а ведь нас предупреждали об алжирской таможне и о том, что там тебя запросто могут убить, и тому подобном».

Я открываю глаза. Небо темно-синего цвета, каким оно становится после захода солнца.

«Нам пришлось переночевать на таможне, – продолжает она, – потому что сотрудник ушел домой на ночь. На следующий день в его кабинете, пока мы заполняли стопки бланков, я увидела на стене длинный такой хлыст. Парень с таможни потчевал меня байками о том, как он убивал людей этим хлыстом, и я спросила: “Неужели это правда?”

“О да”, – сказал он. Я не знала, как правильно реагировать, поэтому много улыбалась и кивала головой.

“Вы же не собираетесь нас убивать?” – спросила я его.

“О нет – сказал он. – Вы слишком милая”».

Женщина определенно привлекла мое внимание.

«И знаете, – говорит она, – это может прозвучать странно, но я убедилась в том, что это так: гораздо страшнее подвергаться преследованиям со стороны полиции в собственной стране, чем оказаться на прицеле в какой-нибудь стране третьего мира. У нас на Западе существует система, и она с легкостью может быть направлена против тебя, тогда как в странах третьего мира – а на меня много раз наставляли оружие – всегда есть выход. Сигареты, деньги, что-то еще. Те, кто держит оружие, обычно просто мальчишки, еще более напуганные, чем ты».

«Что вы делали в Африке? – спрашивает Ник, озвучивая вопрос, которым задаюсь и я.

«Работала, – говорит она. – Я медсестра».

Я сажусь.

«Неужели вы все еще там работаете?» – спрашивает он.

«О боже, нет, – говорит она. – Вообще-то я только что вернулась из Турции, но в основном я работаю в Лондоне».

«Вы работаете по приглашению?» – я не могу удержаться от вопроса.

Это заставляет ее рассмеяться. «Да, – говорит она, – полагаю, что я работаю по приглашению, когда я на съемках. Видите ли, я работаю на съемочных площадках».

«На съемочных площадках? Там, где снимают кино?»

Она берет из пепельницы сигарету, затягивается. Выпускает дым из ноздрей.

«Разумеется. Я занимаюсь этим уже более двадцати лет. Полагаю, это все, что я теперь умею. Боже, а от этой мысли мне самой немного тревожно». Она щурится сквозь дым. «Послушайте, вы американец?»

Я киваю: «Угадали».

Длинные ноги Ника сложены под столом. Его бакенбарды стали еще гуще, чем когда я видел его в последний раз.

«Полагаю, ты уже встречался с Кэт?»

«Нет, – говорю я, а потом, обращаясь к ней: – Я Амит».

«Ну конечно, – говорит она, улыбаясь. – У вас красивый индийский оттенок кожи».

Она тушит сигарету в пепельнице и начинает писать в своем дневнике. Я извиняюсь и иду ужинать, а когда возвращаюсь в приют, уже темно. Во внутреннем дворе столы и стулья сложены в одном углу, и паломники сидят в кругу на цементном полу возле большого горшка. Постиранное белье свисает с веревок, растянутых наверху.

«Давай, присоединяйся к нам».

Этот певучий голос. Я наполовину иду, наполовину подбегаю и сажусь между Розанджелой и hospitalera – на удивление молодой женщиной, едва вышедшей из подросткового возраста.

«Привет. Где вы были?»

«Шла одна, – радостно говорит она. – Давала себе то, что мне было нужно».

Мы улыбаемся друг другу.

«На сердце такая легкость… Оно начинает открываться».

Моя улыбка ширится.

«Тсс», – говорит hospitalera, помешивая в кастрюле половником. Внутри танцуют сине-оранжевые языки пламени.

«Что происходит?» – спрашиваю я Розанджелу.

«Quemada»[34], – шепчет она.

Hospitalera снова шикает на нас, пламя отбрасывает тени на ее лицо. Она добавляет кофейные зерна, апельсиновую цедру, сахар и продолжает помешивать. Мы должны сосредоточиться.

Сладкий запах кеймады смешивается с духами Розанджелы. Мы все сидим в тесном кругу, и всякий раз, когда кто-то двигается, она прижимается ко мне. Ее кожа мягкая и теплая, и я чувствую приятную боль в груди.

«Внимание, – громко произносит hospitalera. Она достает из сумочки свиток, разворачивает его и поднимает обеими руками, как трофей. – Это очень важно. Когда я скажу “Сейчас”, завывайте».

Она читает со свитка, повышая голос в конце каждого предложения.

«Ahora»[35], – говорит она.

Некоторые паломники тихонько подвывают.

«Нет, нет, – говорит она, – как собаки». Потом она воет так громко, что мне приходится заткнуть уши.

Она читает еще несколько предложений.

«Ahora».

Мы воем.

«Ahora».

Мы воем, тявкаем, гавкаем.

Когда она заканчивает читать, мы все еще воем. Она поднимает руку, пока мы не затихаем, затем наполняет чашку жидкостью и подносит ее ко рту. Мужчина воет. Она делает глоток. Мы воем и ликуем.

Она передает чашку мне. Достаточно просто подержать ее под носом, чтобы у меня закружилась голова. Это чистый спирт. Я делаю маленький глоток. Он обжигает мне все горло, из-за чего я кашляю, а глаза начинают слезиться.

«Не так», – говорит испанец.

Выхватив у меня чашку, он запрокидывает голову и делает большой глоток. Он вытирает губы ладонью и ухмыляется.

Чашка наполняется заново всякий раз, когда она проходит мимо hospitalera. После трех раундов земля начинает уходить из-под ног, после четвертого я чувствую, что плыву. Женщина в кругу начинает петь по-испански. В одной руке она держит сигарету, а другой играет со своими длинными темными волосами. Ее голос напоминает мне о прогулке в одиночестве по пшеничным полям, о том, как ветер колышет золотистые стебли.

Один за другим паломники отправляются спать, пока не остаются только бразильцы, Ник, hospitalera и я. Бразильцы