Бессердечный принц. Раскол - Яна Мелевич

вспоминая, о каком-то прошении. Что-то такое управляющий мне передавал вчера. Или позавчера?

Василиса заморгала, затем быстро поклонилась. Ее кудряшки забавно подпрыгнули, после чего упали на округлые плечи, скрытые под рабочим платьем.

— Отпрашивалась, хотела помочь маменьке. Она приболела давеча, слегла с температурой, на болотце уже не побегаешь и в доме хлопот полно. Но Петр Исаакович отказал. Сказал, что нужно ваше дозволение. Личное.

Я потянулась к столику, взяла бумажку с неизвестным номером, ручку и зачеркнула цифры. На обратной стороне написала короткое разрешение: обошлась бы звонком или сообщением в чат, но Василиса все равно бы пошла к Петру Исааковичу.

— Возьми столько дней, сколько тебе нужно. Их вычтут из твоего отпуска, — бросила я, протягивая записку.

Рассыпавшись в благодарностях, Василиса схватила край бумажки и потянула на себя. Однако внезапная идея, пришедшая в голову, остановила меня на полпути. Я крепко обхватила запястье и сжимала до тех пор, пока Василиса не замерла от испуга.

Опять страх, снова паника — их привкус раздражал рецепторы, а вонь перебила ароматы свежих булочек на подносе. По венам Василисы побежал недоразвитый дар, отчего ее волосы моментально зазеленели и нагрелся мой браслет на руке. Точнее, едва затеплился, поскольку силенок на реальный вред у этой полукровки не хватало сил. Даже сглаз отразился от магического щита, пострадал только потолок: темное пятнышко плесени портило побелку.

Я усилила напор, отчего в глазах зарябило от цветных искр. Голова закружилась, видимо, бессонная ночь и вчерашние приключения по-прежнему не отпускали. Резерв толком не восстановился, оттого и угомонить хаотичные эмоции Василисы вышло не сразу.

— Тише, — мягко произнесла я, чувствуя, как усиливается головная боль. — У меня всего один вопрос.

— К-какой? — заикаясь, выдавила Василиса, но уже не вырывалась.

— Скажи, — я осторожно погладила выступающую косточку на ее запястье, — как твоя семья относится к Романовым?

Болотная тина во взгляде Василисы изменила цвет на бурый, и острая паника чуть не заставила меня сплюнуть. Вкус у страха всегда зависел от личности человека или нелюдя: чем проще, тем ярче. Сейчас я словно надкусила жгучий перец, отчего мышцы лица онемели и сигналили о помощи рецепторы. Казалось, даже язык опух, потому я невольно отпустила Василису и потянулась к графину с водой.

Бедняжка чуть не снесла крутым бедром столик, и в звенящей тишине комнаты запели вилки с ложками.

— В-ваше сиятельство, — Василиса рухнула на колени, — Всевышним молю, не выгоняйте меня! Верна я императорской семье, чем угодно поклясться могу: хоть жизнью родных, хоть на кресте освященном. Да я даже в церковь сбегаю, за здоровье его высочество поставлю свечку…

Сомнения все равно проскальзывали крохотными каплями сквозь решето эмоций. Столько обещаний, слез. Но сколько бы ни убеждала меня Василиса, не целовала руку — я чувствовала ложь, которая успешно пряталась от других за стеной ужаса перед возможным обвинением в предательстве.

Нельзя обмануть эмпата.

— Прекрати, — я вырвала ладонь из цепкой хватки. — Никто тебя не отправит в Петропавловскую крепость и не гонит из дома.

— Ваше сиятельство…

— Ты лучше правду скажи, тогда и поверю, — я свела брови и побарабанила пальцами по коленке. — Есть кто среди слуг инакомыслящий? Петр Исаакович выяснит, лучше признайся.

Ломалась Василиса недолго: жить хотелось больше, чем защищать чьи-то интересы и революционные идеи. Несколько раз она моргнула, затем склонила голову и сцепила руки в замок перед собой. Молилась, только я не знала кому: своим богам или Всевышним.

— Есть кое-кто, — смиренный вздох коснулся края скатерти, — из низших работников. Конюх, садовник, пара горничных. Постоянно языками молотят на кухне, все про революцию да про восстание народа твердят. Думают, будто без царя наша жизнь станет лучше.

— А ты? — я склонила голову к плечу. — Считаешь иначе?

На лице Василисы отразилась скорбь, которую вскоре сменило раздражение. Любопытно, поскольку ее внезапный гнев коснулся даже моей кожи, оставив чувство жжения.

— Когда ж убийства и грабежи приводили страну к величию, ваше сиятельство?! — жарко заговорила она. — Не дура я, историю учила, выводы делала. Сколько наших полегло в смутные девяностые? Разве добиваются свободы кровавым путем? Убийство — грех, и неважно, ради каких целей его совершили.

— Значит, император тебя устраивает?

Весь пыл угас, поникли плечи, и Василиса перестала скрывать истинное отношение. Удивительно, как легко милость сменяла гнев, а потом превращалась в усталость и тревогу. За будущее и семью, потому что любое слово против нынче легко приравнивалось к предательству родины.

— Ваше сиятельство, — тихо заговорила Василиса, — нам, простым людям и нелюдям, немного надо. Работу да зарплаты нормальные, чтобы не только на еду хватало с оплатой коммунальных. Отдыхать хочется не в огородах на грядке, а хотя бы здесь, в России.

Оно и понятно, кому нравилось выживать?

— И насколько все плохо?

Вопрос не требовал ответа, я и сама видела мир глазами прислуги. От высоких цен порой выли даже среднеобеспеченные граждане, страдали медицина, социальное обеспечение и, главное, народ. Никто не интересовался его мнением, чиновники день ото дня подавали отчеты императору, но ни в одном из них не писали горькую правду.

Губернии страдали, люди роптали. Росло недовольство, которое грозило вылиться в массовые беспорядки. Затухало производство, умирало сельское хозяйство, и бизнес выл от постоянных репрессий со стороны государства. Если ты не принадлежал к высшей знати, то твое будущее выглядело весьма туманным.

— На лекарства маменьки уж половину зарплаты отдаю, — посетовала Василиса. — Я не жалуюсь, вы не подумайте, ваше сиятельство. Просто надоело существовать. У людей одна надежда, что с приходом его императорского высочество все изменится. Давеча бунт подавили из Куммолово, цесаревич обещал разобраться.

О, это Алексей мог. Лез в каждый случай отдельно, лично рассматривал обращения и занимался государственными делами в обход отца. Лишь на мои письма он отвечал через сутки, а то и двое. Мол, подождешь, никуда не денешься.

— Прекрасно, — я сжала переносицу, — иди, Вася. Отнеси записку Петру Исааковичу, как договорились.

Щелчок замка больно резанул по оголенным нервам, я осталась одна. Пульсация не прошла, даже усилилась, несмотря на вакуум, образовавшийся в комнате. К еде не тянуло, румяные булочки и каша, щедро сдобренная маслом, оставили меня равнодушной. Я осилила только терпкий кофе, поскольку из всего многообразия блюд, лишь оно не вызывало отвращение и бурчание желудка.

Через час бесполезно потраченного времени на ответы к приглашениям, я все-таки вышла из