Ставка на совесть - Юрий Пронякин

Изварин повторил предложение.

— Извините, задумался… Когда-то я увлекался рыбалкой. Вот и вспомнил.

— В таком случае вам просто необходимо встряхнуться!

На дворе было темно и свежо. Владимир включил фонарик и бодро зашагал к дому Извариных. Димка семенил рядом, стараясь не отстать. За поворотом дорожки сквозь черные заросли они увидели отсвет огня, падавший на кусты. Значит, Изварин тоже проснулся.

Застали они его на веранде. Одетый в лыжный костюм, он возился с керогазом, на котором стоял кофейник.

Изварин радушно поприветствовал рыболовов и пригласил к столу:

— Сейчас мы с вами откликнемся на призыв рекламы, украшающей наш город: «Кто утром кофе пьет, тот никогда не устает». Каково, а! Поэзия на службе горпищеторга. — Аркадий Юльевич засмеялся. Расставляя чашки, сказал: — Моя благоверная в знак протеста против рыбалки объявила итальянскую забастовку. Правда, на боку.

Из комнаты донесся сонный женский голос:

— Аркаша, не хами.

Изварин приложил палец к губам, на цыпочках подошел к двери и плотно закрыл ее.

— Так ты говоришь: сам поднялся? — обратился он к Димке.

— Ага. Я даже слыхал, как мама сказала папе: «Не буди его». А я взял и проснулся.

— Ох, эти мамы…

С кофе разделались быстро. Через четверть часа над сонной рекой, укрытой, словно пуховиком, плотным туманом, гулко затарахтел мотор, и лодка с рыбаками понеслась вниз по течению.

Серело небо. Гасли звезды. Поднимался над рекой туман. В этом шевелящемся тумане деревья и кусты казались призрачными существами. От воды тянуло сквозной сыростью. Владимир прижал к себе сына. Хрупкое тельце его мелко дрожало.

— Ну как, орел, не замерз? — весело спросил Димку Изварин.

Мальчик мотнул головой:

— Не-а.

Владимир признался:

— Довольно прохладно.

— Закурите — теплее станет, — посоветовал Аркадий Юльевич, попыхивая трубочкой.

Владимир после нескольких затяжек сказал:

— Однажды во второй роте я слыхал песню, в ней были такие слова: «Солдат махоркой греется, солдат штыком побреется». Сами сочинили.

— Солдаты — мудрый народ, — донеслось с кормы. На этот раз обычного смешка в голосе Изварина не было.

— А кое-кто считает: коль ты подчиненный, то и умом ниже меня, начальника.

— Бывает… Особливо у персон ограниченных и властолюбивых.

— Да, да, — подтвердил Владимир, обрадованный совпадению мыслей Изварина со своими.

Изварин вдруг засмеялся:

— Ну что мы за люди: даже на рыбалке не можем о делах не думать.

— Как же иначе?

— Эх, Владимир Александрович, для вас это — «как же иначе», а иные — и таких немало — на службе думают бог знает о чем. Тот же лейтенант Перначев. Кстати, командир приказал подготовить материалы на увольнение его из армии.

— Уволить? — Хабаров сделал резкое движение, лодка качнулась.

— Осторожно, можем искупаться… Вы же слыхали, что говорил вчера Шляхтин о Перначеве.

Да, Хабаров слыхал. Он не пропустил ни одного слова из выступления командира полка на совещании. Со свойственной ему грубоватой прямотой и резкостью Шляхтин не щадил ничьего самолюбия: есть в подразделении недостатки — получай. Больше всех досталось Хабарову, Кавацуку и Перначеву. О последнем Шляхтин сказал, что это не офицер, а пижон с погонами. Однако Хабаров не предполагал, что, распекая Перначева, командир полка уже предрешил его судьбу. А ведь Перначев не так безнадежен. Да, служба трудно дается ему. Он даже собирался ее оставить. Но он еще молод. Это не Прыщик, которого поздно перевоспитывать.

— Я пойду к полковнику, — решительно заявил Хабаров.

— Не советую.

— Почему?

— Потому что Шляхтин решение уже принял. Это во-первых. Во-вторых, у него сложилось о вас мнение как о строптивом человеке. Он не терпит возражений.

Для Хабарова это было неожиданностью. Не думал он, что если человек в интересах дела отстаивает свою линию, то его можно занести в разряд строптивых.

Хабаров сразу потерял интерес к рыбалке. И только тяжелый всплеск охотящейся щуки и восхищенно-испуганный возглас Димки: «Рыба, рыба!» — отвлек Владимира. Он заметил, что туман начал таять. Владимиру вдруг вспомнилось, как он впервые летел в самолете. Это было вскоре после женитьбы. Молодожены получили отпуск и решили отправиться из Германии в Москву самолетом. Во время полета оба зачарованно смотрели вниз. Под ними проплывали вот такие, как эти, хлопья тумана, облака, и сквозь синий, такой же, как вода, воздух проглядывалась земля…

«К черту волнения! Забыть и отдыхать. Изварин прав», — вернувшись из прошлого в настоящее, с ожесточением подумал Владимир и стал всматриваться в окружающее.

Розовел восток. Мелкие барашки облаков зардели, точно раздуваемые ветром угли. На воде зарябили круги, как от падающих дождевых капель, — казалось, даже рыбешкам любопытно было увидеть восход. Владимир почувствовал успокоение.

Изварин заглушил мотор и направил лодку в заводь.

Вскоре все было готово.

Почин сделал Изварин.

— Плотвушка, — нежно произнес он, снимая добычу с крючка.

Димка схватил рыбешку и стал ею забавляться. А когда Изварин вытащил вторую рыбу, у мальчика со слезами вырвалось:

— Ну почему у меня не клюет?!

— Сиди спокойно — клюнет, — сказал отец.

Над заводью воцарилась тишина. Только птицы, не считаясь ни с чем, наперебой заливались в чаще и черными искрами проносились над макушками деревьев, облитыми шафраном невидимого снизу солнца.

2

Чем выше поднималось солнце, тем слабее становился клев. Внимание Владимира стало рассеиваться, мысли снова вернулись ко вчерашнему. Сочным басом, то негодующим, то едким, Шляхтин раскрывал перед офицерами картину полковых дел. Против его убедительных аргументов трудно было возражать. Впрочем, никто и не пытался, чтобы не навлечь на себя еще большую немилость.

Задумавшись, Владимир не заметил, как поплавок его удочки исчез под водой, и вздрогнул от возгласа Димки:

— Папа! Тащи!

Он взмахнул удилищем, в воздухе блеснула рыбешка и шлепнулась в воду. Огорчению Димки не было предела. Изварин поднял палец и со смешком изрек:

— Бог вас покарал. За непозволительные на рыбалке мысли.

— Каюсь, — засмеялся Владимир.

Он предложил сойти на берег. Предложение поддержали, особенно Димка, которому порядком надоело неподвижно сидеть в лодке — у него почему-то рыба насадку съедала, но не ловилась.

На берегу мальчик припустился за бабочками, Изварин и Владимир с наслаждением вытянулись на траве.

— Какая красота: голубое небо, речка, тишина. От всего отключаешься, все забываешь, — с упоением произнес Изварин.

— А я не могу.

— Ну и ну! Выбросьте все из головы — таких совещаний еще много будет на вашем веку.

— Печально, если именно таких.

— То есть?

Владимир пояснил:

— Меня удивляет: почему все молчали? Раз обсуждаем работу, высказывай, что считаешь нужным. Ради дела…

— Не горячитесь, любезный Владимир Александрович. «Были когда-то и мы рысаками». Но… одно житейское «но», — с улыбкой мудреца проговорил Изварин, — мы люди цивилизованные, нам не безразлично, кто мы и что мы. Особливо для нас, военных. Вы понимаете, что я имею в виду? Перспективы роста, так сказать. Увы, не только и не столько сие от нас зависит — от наших способностей, знаний, опыта, отношения к делу и тэ дэ и тэ пэ. Но и от того, кто характеризует нас, кто на нас аттестацию пишет. По ней, по бумаге, судят о наших доблестях и пороках в вышестоящих инстанциях. Предположим, вы, я или некто имярек выступил с критикой своего начальника, который к тому же властолюбив, с раздутым самомнением… Вы представляете, чего можно ожидать?

— Не вполне. Начальник должен быть объективным, — возразил Хабаров.

— Должен! Теоретически. Но… все мы люди, все мы человеки. В работе любого из нас можно выудить отрицательных фактов больше, чем плотвы из этой заводи. Суть в том, как их подать — на блюдечке с золотой каемкой или на шипящей сковороде. То же дело Сутормина. В чем глубинная причина происшествия? Вы ее ищете в определенных промахах в воспитательной работе, в том, что слабо прививаете подчиненным чувство ответственности. Шляхтин же — в отсутствии, так сказать, железной требовательности. Вот вам две засечки на один и тот же предмет. Только с разных направлений.

— Выходит, стой и молчи, прав ты или не прав.

— Тот прав, у кого больше прав, — скаламбурил Изварин.

Хабаров отверг и само утверждение, и его тон:

— Старая побасенка. В духе христианского смирения.

— Но и смирение… Все зависит от обстоятельств…

— А для чего у нас партийные билеты?

Изварин вкрадчиво разъяснил: