Пекинский узел - Олег Геннадьевич Игнатьев

глаз лазурной черепицей своей кровли на фоне гор, поросших лесом. Возле дворца — по обе стороны, был устроен небольшой уютный парк, в центре которого находился широко раскрытый партер с газонами и цветниками.

Вдоль набережной, на которую смотрел фасад дворца, красовались веерные пальмы и крупноцветные магнолии. День был жарким, по-южному солнечным. Над морем голубела высь. Поодаль от дворца, в котором проживали американцы, тянулся ряд фешенебельных дач.

— Вот не думал, что доберусь аж до самого Шанхая! — обустраиваясь на новом месте, цокал языком хорунжий и поглядывал из-под руки в сторону набережной, над которой висел разноязыкий гомон женских голосов и крики чаек. — Скажу кому в станице, не поверят.

Вульф осторожно нёс перед собой большую стеклянную банку с лупоглазыми рыбками красно-морковного цвета.

Прапорщик Шимкович вертел головой: искал точку съёмки местности — Шанхая и его гавани.

Капитан Баллюзен разместился в изящной дворцовой пристройке, специально выделенной для гостей. Вместе с ним поселился хорунжий и несколько конвойных казаков.

Антип Курихин рассовал по углам казачий скарб, опустился на ступеньку и стал сворачивать цигарку.

— Не жизня у нас — санатория…

— Курорт, — присел напротив Стрижеусов и начал сдавать карты.

Министр-резидент Уард оказался рослым широкоплечим брюнетом с рукопожатием молотобойца. Прямые брови, прямой нос, холодный и вежливый взгляд. А улыбка радушная, добрая.

Игнатьева приятно удивило, что Уард его ждал. Встреча была не пышной, но деловитой, а это радовало больше, чем любой дежурный церемониал. Американец сразу усадил его за стол и забросал вопросами: какова цель прибытия в Китай? Что творится в Пекине? Отчего маньчжуры столь упрямы: не видят прямой выгоды от развития торговли с европейскими державами?

— Когда государство торгует, оно выигрывает при любой погоде, — с жаром предприимчивого человека то и дело восклицал Уард и вскоре распорядился подать виски, вино и жаркое.

— Ввиду отсутствия всякого движения в мёртвую пору моего пребывания в Пекине, я самым серьёзным образом испугался, что эта мертвечина отразится на моём сознании, и никакие потом праздные вакации не восстановят живости моей натуры. — Игнатьев добродушно усмехнулся и откинулся на спинку стула. — Дела мои, пока что, удручающие. Су Шунь упрям, капризен, беспокоен.

— Он вёл переговоры?

— Да. Вернее, делал всё, чтобы они не состоялись. В итоге пригрозил отправить меня в Кяхту под конвоем и всячески мешал отъезду из Пекина. А до этого он запретил мне посетить вас, когда вы приехали в столицу. Очень жаль, что вы тогда не пожелали встретиться со мной, не настояли на свидании. Уехали, не повидавшись.

— Я был настолько занят, — принялся было оправдываться американец.

— Это явный промах, — посетовал Игнатьев. — Сойдись мы с вами тогда, мы многое успели бы сделать.

— А что вас привело в Пекин? — полюбопытствовал Уард.

— Нужно утвердить Тяньцзиньский договор. А заодно сообщить маньчжурам, что Россия в своих действиях будет солидарна с Северо-Американскими штатами.

Это явно удивило Уарда, и он замолчал, не зная, что сказать по поводу услышанного. Используя его заминку, Николай предложил ему дать взаимное обязательство не брать на себя роль посредника без взаимного согласия. Сказал и испугался: а вдруг американец даст «добро», примет его условия? Однако Уард уклонился от обязательства.

— Честно говоря, — проговорил он, расправляясь с куском жареного мяса, — я по горло сыт Китаем и мечтаю как можно скорее вернуться в Америку. — Этим он как бы огранил сферу своих планов.

— А мне ещё в Китае загорать и загорать! — живо откликнулся Игнатьев.

— А с кем бы вы хотели иметь дело? — приступая к десерту, поинтересовался американец.

— С принцем И Цином. Он ратует за укрепление Китая, за серьёзные реформы в экономике страны. Честно говоря, наши затянувшиеся отношения по части обмена грамотами начисто лишены какой бы то ни было практической пользы и представляются мне дрянным спектаклем, скучным и пошлым до тошноты. Возможно, я не прав и перестал воспринимать переговоры в свете должной занимательности, но чувство тупиковой безысходности пока преобладает. — Сказав это, Николай поморщился, как от зубной боли. — Таково моё пребывание в Пекине. Оно разительно ничтожно в отношении порученного дела и совершенно напрасно для меня, как человека сугубо военного. Будь я этнографом или хотя бы литератором средней руки, тогда, может, счёл бы скуку моей жизни философическим уединением, но…, — он вздохнул, — не дано. Надеюсь, вы поможете мне расширить круг моих знакомств в Шанхае.

— Непременно, — кратко пообещал Уард и, памятуя о том, что Россия первой из великих держав признала суверенитет Североамериканской республики, граждане которой с большим воодушевлением сражались за независимость и свободу самоуправления, предложил выпить за дружбу двух государств.

Окна в сад были открыты, пахло розами и морем. В зарослях лимонника чивикала неведомая птаха, но трещавшие, как заведённые, цикады, неожиданно умолкли.

— Перед бурей, — сказал американец. — Цикада чует ветер.

Глава XV

Всю ночь бушевал ливень, гремел гром, и яростно ревело море. Природа словно давала понять, что ни о какой передышке и речи быть не может. Игнатьеву предстояла борьба, нелёгкая борьба за своё право представлять Россию: он вступал в тот круг людских взаимоотношений, где вежливостью прикрывают подлость, а предательство считают делом чести. Молятся на политическую выгоду. «Ну что ж, — подбадривал он себя, прислушиваясь к шуму ветра и дождя, — делать нечего, надо приноравливаться к обстоятельствам. Нет лёгкой службы, нет пути назад. Любая служба обременительна, а государева и подавно». Он знал, что на попятную не пойдёт: бегущий от трудностей — вечный беглец. Нет, он станет биться один против всех. «В конце концов, — думалось ему, — самые большие препятствия на нашем пути возводит страх. Человек это та птица, которая сама себе подрезает крылья, и всё оттого, что мы идём на поводу своих амбиций. Это так же верно, как и то, что многие дипломаты — прекрасные люди, в отличие от той политики, которую они проводят. Изъяны ремесла. Тяжкая доля отстаивать чуждое мнение. А я, — продолжал он размышлять, — собираюсь отстаивать интересы близких мне людей, и, прежде всего, интересы родины. Если помнить о том, что из рук моей судьбы меня никто не вырвет, даже смерть, нет той силы, которую бы я не одолел». — Придя к этой мысли, он улыбнулся и, мысленно поцеловав My Лань, вскоре заснул.

На левом боку хорошо засыпать, на правом