Черное знамя - Dmitrii Kazakov

Да, но почему он тогда пропустил важного толстяка с саквояжем?

— Ты его не разглядел? — спросил Олег.

— Откуда? — проводник пожал плечами. — В кепке вроде, тощий такой.

— Пойду, посмотрю, что там. За багажом пригляди, — и Олег заковылял к дальнему концу платформы, туда, где вокруг лежащего человека потихоньку начинал собираться народ.

Дождь продолжал лить, капли лупили по шляпе, под ногами хлюпало.

— Да я случайно… навскидку стрелял… никак вот и не думал, что попаду… — рассказывал, оживленно жестикулируя, совсем молодой парень в форме железнодорожной жандармерии. — Услышал выстрелы-то, и побежал, вернее мы с напарником, Евсиковым… изнутри вокзала, только не поняли, где палят-то… он поэтому выскочил через главный вход, а я сюда, к путям рванул! Увидел бегущего, и вот!

Похоже, это был «герой», сразивший убийцу.

Помимо него, тут было двое носильщиков с бородами, фартуками и номерными бляхами, несколько обладателей железнодорожных мундиров, и кучка зевак разного возраста и пола, похоже, из пассажиров того же поезда. Женщины вытягивали шеи, оживленно переговаривались, мужчины опасливо поглядывали в сторону Кириченко, стоявшего на коленях рядом с трупом.

С этого края платформы была хорошо видна пустынная привокзальная площадь, громада увенчанного башней элеватора за ней, и уходящий вправо и верх, к прохудившемуся небу откос, знаменитые нижегородские «горы», описанные еще Мельниковым-Печерским.

— Вот он, полюбуйся, — сказал «опричник», когда Олег протолкался через толпу. — Интересно, кто таков?

— А ты не узнал?

Кириченко поднял голову, поправил фуражку:

— Откуда?

— Его фотография была в том комплекте документов, которые нам показывали позавчера, — Олегу стало очень-очень холодно, на него навалился ужас такой силы, что испытанный в момент нападения страх показался теперь легкой тревогой.

На платформе, зажав в руке пистолет и подставив дождю белое лицо, лежал Быстров Михаил Николаевич, девяносто девятого года рождения, наборщик типографии казенной палаты. Глаза его были широко открыты, струи воды стекали по щекам и губам, создавая впечатление, что мертвец рыдает.

— Прапорщик, хватит болтать! — распорядился Кириченко, поднимаясь с колен. — Посторонних убрать!

«Герой» заткнулся и принялся наводить порядок, а тысячник заговорил намного тише:

— Тот самый тип, что причастен к взрыву в Москве? То-то он мне показался знакомым.

Олег ничего не сказал — его память не могла допустить ошибки, она сохранила все до малейшей детали, и изгиб подбородка, и слегка оттопыренные уши, и старый шрам чуть повыше правой брови.

— Почему у убитого рана во лбу? — спросил он. — Он же убегал?

Кириченко пожал плечами:

— Оглянулся, наверное, в момент выстрела, вот и словил пулю не в затылок. Теперь-то ты мне веришь, что среди наших врагов и вправду есть маги? Откуда еще розенкрейцеры могли узнать, что опасные для них люди приезжают этим поездом и в этом вагоне?

Нет, это невозможно! Такого не может быть!

Олегу очень хотелось выкрикнуть эти две фразы, но он сдержался, только поправил шляпу и спросил:

— Сигарет ни у кого не будет?

— У меня есть, — отозвался «герой»-жандарм, вытаскивая из кармана пачку дешевого «Нукера».

Щелкнула зажигалка, Олег втянул в себя вонючий, едкий дым, и страх на мгновение отступил. Вернулся почти тут же, но оказался уже не парализующим, как раньше, освобожденные колесики в черепе закрутились с бешеной скоростью.

Нет, никаких чародеев не существует, просто у розенкрейцеров есть свой человек в ОКЖ…

Вот только он должен обладать доступом к очень специфической информации — о том, кто командирован в Нижний, как выглядит, на каком поезде едут эти люди и в каком вагоне… кто-то из высокопоставленных «опричников», бывших на совещании у Голубова, или обычный чиновник-исполнитель, имевший отношение к оформлению билетов?

Скорее, первое, но в предательство одного из дружинников верится с трудом… ради чего?

Разве что сам Кириченко, приверженный странным идеям, и наверняка в прошлом состоявший в каком-либо тайном обществе мистической направленности… или состоящий до сих пор?

Но нет, он же стрелял в Быстрова!

Но ведь не попал! Может, жал на спусковой крючок для отвода глаз?

Олег глянул в сторону спутника, беседующего о чем-то с железнодорожными жандармами, и понял, что не сможет доверять этому человеку, несмотря на ночные посиделки, выпитый коньяк и долгий откровенный разговор.

И в том случае, если Кириченко истово служит НД.

И в том, если он тайно работает на орден розенкрейцеров.

— Ну что, я договорился с этими парнями, сказал, где мы поселимся, — сказал тысячник, подходя к Олегу. — Следователь нас найдет, а торчать тут нет смысла, оно того не стоит, так что забираем багаж и едем в гостиницу.

— Едем, — согласился Одинцов, и выкинул бычок.

Тот упал в лужу, зашипел и потух.

Прекрасным майским днем…

4

13 мая 1928 г.

Петроград — Москва

Олег закончил собирать вещи ровно в семь вечера.

— Ну, вот и все, — сказал он, защелкнув чемодан, и тут начали бить висевшие на стене часы. — Пора выходить, а то опоздаю.

— Когда ты вернешься? — спросила Анна.

— Хм, выборы через две недели, двадцать седьмого, через пару дней нас всех отпустят…

— Долго, — она подошла вплотную, на мгновение прижалась, поцеловала его в щеку. — Аккуратнее там, а то знаю я ваши дела…

Глаза влажные, но Анна если и позволит себе заплакать, то лишь потом, когда никто не увидит. Она понимает, ради чего муж едет в Москву, ради чего он работает по семь дней в неделю, уходя рано утром и возвращаясь почти ночью… знает, и терпит, хотя все это ей не нравится, она предпочла бы, выбери супруг обычную службу, попроще.

Но ничего, осталось сделать последний шаг, напрячься, и тогда они заживут иначе, вся страна заживет!

— Я постараюсь, — Олег поцеловал ее в ответ. — Так, Кирилл, где ты там?

Сын был тут же, спокойно ждал, когда дойдет очередь до него… тринадцать лет, гимназист, отличник, за последнее время вытянулся, скоро отца перегонит, волосы русые, его, а глаза светлые, как у Анны.

— За матерью приглядывай, — велел Олег, — чтобы в доме все было в порядке. Ясно?

Кирилл рассудительно кивнул — прямо не пацан, а взрослый мужчина, скоро и вправду можно будет на него положиться. Ну а пока еще не зазорно взлохматить его шевелюру, и даже обнять — ничего, каких-то две недели с небольшим довеском, и они увидятся вновь.

Кое-чего Олег жене и сыну не говорил, поскольку не хотел волновать их раньше времени — вчера в управление позвонил сам Штилер, и с обычными своими шуточками сообщил, что если все будет нормально, то скоро товарищу Одинцову придется покинуть столицу, перебраться в Москву, чтобы работать в центральном аппарате партии, а если точнее, то во вновь создаваемом секторе общей пропаганды…

Само собой, ему поднимут жалованье, дадут жилье, выплатят не самые маленькие подъемные.

Но чтобы это стало явью, надо показать себя на предстоящих выборах.

Олег прихватил чемодан, повесил на руку плащ и вышел из квартиры.

На лестнице столкнулся с соседкой, женой надворного советника Воронкова, что служит в губернской управе. Кивнул ей, но в ответ получил лишь сердитый взгляд и брезгливо пожатые губы — как же, ведь он один из смутьянов, наглых выскочек, что связаны с мерзкой «политикой»!

Олег с семьей поселился здесь чуть меньше двух лет назад, и с того самого дня соседка не упускала повода показать, что новые жильцы испортили репутацию их дома, где раньше обитали только почтенные негоцианты и чиновники. Анна порой злилась, его же это забавляло — пусть бесятся, пусть сквернословят и воротят нос, недолго им осталось чувствовать себя хозяевами страны.

Придет новая, евразийская власть, и вот тогда!..

Из парадного выбрался во двор, и через арку, где всегда пахло сыростью, вышел к набережной. Извозчик подъехал минут через пять, пожилой, благообразный, с окладистой бородой, достойной иудейского пророка.

— Куда надо, барин? — спросил он, натягивая вожжи. — Тпру, залетная!

— На Николаевский вокзал, — сказал Олег, ничуть не удивляясь странному обращению.

Этот извозчик, судя по бороде, колесил по Петрограду, когда тот еще назывался Санкт-Петербургом.

— Так садись, барин, довезу. Десятка с тебя будет.

Цена была высокой, но спорить Олег не стал — сейчас все, начиная с того же овса, дорожает с каждым днем, не так, конечно, как десять лет назад, в первые годы республики, но все равно ощутимо.

— Поехали, — сказал он, закидывая чемодан в грузовое отделение пролетки.

— Но, залетная! Покатили! — извозчик тряхнул вожжами, и рыжая коняга принялась меланхолично перебирать ногами. — Вот, барин, думаете, что я жадный, наверное, а я не жадный, просто у меня семья большая, две дочери, и мужа-то старшей уволили вчера… на заводе он трудился, у Барановского, старшим мастером был, получал хорошо, а теперь все, за дверь его… Никому не нужен, говорят… Ох, беда… И мужа младшей, того гляди, взашей попрут, он в торговой конторе сидит приказчиком, возят они из Франции всякую дребедень, а кому она нужна? Теперь-то?