На боевых рубежах - Роман Григорьевич Уманский

ни одной нашей машины, хотя обшарили почти все дворы и редкие фруктовые сады. В Шумиловском достали почти свежую газету — от 3 июля 1942 года. С жадностью набросились на нее. Совинформбюро сообщало: «В течение 2 июля на курском направлении наши войска весь день вели крупные танковые бои с противником.

На белгородском и волчанском направлениях завязались упорные бои наших войск с наступающими немецко-фашистскими войсками.

На севастопольском участке фронта наши войска вели ожесточенные рукопашные бои с противником на окраине города».

— Так это же было неделю назад, — вздыхая, замечает Водянник. — А сегодня фашисты, говорят, заняли Россошь и Кантемировку.

— Оккупанты на Дону! Боже, что творится! — восклицает прижившийся к нам молодой врач. — Думают ли о чем-нибудь наши союзники?

— Да, плохо они нам помогают, — вмешивается в разговор Анатолий Шаповалов. — В газете этой, правда, напечатано, что 8-я английская армия ведет бои в Африке, где-то у Мерса-Матрух, а американские бомбардировщики совершили налет на оккупированный японцами остров Уэйк в центральной части Тихого океана. Но разве это помощь? Гитлер стянул на наш фронт все свои полчища, а союзники предпочитают воевать в Африке.

— Но вы заметили, друзья, — оживляется Кралич, — что немцы при всем этом наступают на нас только одним флангом. Наступать по всему фронту, как в прошлом году, они, видимо, уже не могут. Сил не хватает.

Все мы согласны и с Шаповаловым и с Краличем, но от этого никому не легче.

* * *

Размещаемся в большой станице Глазуновской. До того хороша здесь река Медведица с ее берегами, заливными лугами, что все мы договариваемся — после войны, если останемся в живых, приехать сюда с рыболовными снастями и любоваться неповторимыми летними закатами. Мы это делаем и сейчас, пока не получили нового боевого задания. В поисках раков бродим по пояс в воде. Раков здесь почему-то много.

— Вареные раки — это «пища богов», — говорит Кувакин, только сегодня добравшийся до нас.

По центральной улице станицы беспрерывно тянутся отходящие на восток войска. Но здесь нет той сутолоки, какую мы видели в Слащевской и Кумылженской. Возможно, уже прошла большая часть отступающих войск, а может быть, и другое — мы теперь немного в стороне от главных путей отхода.

Июльское солнце продолжает неистово жечь. На перекрестках улиц стоят казачки с молоком или водой и буквально на ходу солдаты с необыкновенной жадностью проглатывают живительную влагу и, поблагодарив, спешат дальше. Казачки не любят неряшливых мужчин. Таким и в воде иногда откажут, зато стоит им увидеть бойца подтянутого, а то еще — чего лучше — с залихватски закрученным усом и при шпорах, как их сердца смягчаются и они готовы отдать такому все, чем располагают.

В Глазуновской, как ни странно, еще работает местная почта. Узнав об этом, я был приятно удивлен. Наконец отошлю жене письмо в далекий город Фрунзе, в настоящем конверте с маркой, как в доброе довоенное время. Может, ей от этого веселей станет, голову поднимет выше.

Поднявшись на крыльцо, мы с Кувакиным вошли на почту и тут же, помню, купили по многу конвертов у девушки, скучавшей за маленьким окошком. Торопливо уселись за большой, обитый черным дерматином стол и принялись писать. Писали старательно, молча и долго. А потом вышли на улицу. Идем не спеша, и каждый думает о своем, о чем-то сокровенном.

— Если дорог тебе твой дом, где ты русским выкормлен был... — декламирует вполголоса Кувакин.

— Постой, постой, — обрываю его, — откуда эти слова?

— Вчера в газете прочел. Новое стихотворение Константина Симонова, и называется оно «Убей его!» Ну, а как его, фашиста, убить, когда у него больше и самолетов, и танков?

Виктор Петрович разошелся, хотел говорить что-то еще, но помешал прибежавший Водянник.

— Командующий в штаб вызывает.

В штабе армии у командующего сидели за широким, видавшим виды казацким столом и мирно беседовали член Военного совета бригадный комиссар Власов, новый заместитель командующего по строительству профессор Военно-инженерной академии генерал Николай Станиславович Касперович и вездесущий полковник Прусс, который не удержался в 9-й армии и ехал в Москву за новым назначением.

— В Москве непременно повстречаюсь с нашим современным Тотлебеном, — продолжал, видимо, раньше начатый рассказ Илья Ефимович.

— С каким Тотлебеном? — удивленно спросил профессор, прикусывая по обыкновению кончик своего седого уса.

— С Аркадием Федоровичем, генералом Хреновым. Теперь ведь многие саперы так его величают после всех хороших ратных дел при обороне Одессы и Севастополя.

Над утонувшей в вечернем сумраке станицей повисли на парашютиках огромные немецкие «люстры». Их свет пробился в комнату, озарив наши обросшие щетиной загорелые лица. Конечно, все чертовски устали. Кто участвовал в боях на Южном фронте летом 1942 года, навсегда сохранит в памяти весь трагизм времени, когда немецкие орды рвались на Кавказ и к Сталинграду.

Вот уже несколько дней, как я все чаще и чаще слышу это слово — Сталинград. Только что мы его снова услышали из уст генерала Косенко, отдавшего мне приказание срочно отправиться в этот город на Волге, чтобы собрать там остатки наших саперов, успевших переправиться через Дон. Задача поставлена трудная, но приказ есть приказ. И сказав только в ответ: «Есть, все будет исполнено», — я, повернувшись кругом, вышел на улицу.

Сталинград... Царицын... В академии, помню, мы подробно изучали опыт обороны волжской крепости в период гражданской войны. Неужели и теперь этот город вновь сыграет такую же большую роль в ходе великого сражения второй мировой войны?

* * *

Водянник, как всегда, уверенно ведет машину. И хотя на степных дорогах стоит такая густая пыль, что ничего не видать, я почему-то уверен, что с нами никакой беды не случится.

В кузове, по установившейся уже традиции, лежит необходимый запас горючего и, конечно, «харч», о котором никогда не забудут ни Виктор Петрович, ни, тем более, Водянник. Кстати, и сейчас Кувакин удобно уселся на ящик с продуктами и, судя по его решительным жестам (мне это хорошо видно из кабины), в чем-то страстно убеждает дремлющего Кралича.

— Безобразники! — возмущаюсь я. — Им поручили следить за воздухом, а они