На боевых рубежах - Роман Григорьевич Уманский

войну?

Начинаю ходить по комнате из одного угла в другой. Меня злит поведение этого зазнавшегося «покорителя мира» — откровенно нахальное и дерзкое.

— Я летал здесь, — сильно картавя, говорит гитлеровец, опять-таки не глядя в мою сторону, — и сбросил парашютистов...

Видя, что я весь внимание и еще чего-то от него жду, Курт продолжает:

— Их двое, мужчина и женщина. Задание имеют — взорвать неподалеку железнодорожный мост... Я сказал все.

Мы слышим, как близко начинают стрелять разнокалиберные зенитки. Ждать больше нельзя. Врываюсь к коменданту, тащу за собой пленного и докладываю о его показаниях. Комендант немедленно высылает бойцов на поиски диверсантов.

* * *

Чем ближе мы подходим к Сталинграду, тем все явственней ощущается жизнь фронта. По единственной дороге вдоль Волги, начиная с Верхнего Погромного, уже нельзя ехать без наблюдения за небом. Блуждающие «мессеры» охотятся за каждой машиной, расстреливая их длинными очередями из крупнокалиберных пулеметов. Особенно опасна езда в легковых машинах: фашисты понимают, что в таких машинах обычно ездят генералы и старшие офицеры. Во время обстрела с воздуха пострадал Престенский — теперь уже командир 21-й инженерно-саперной бригады, — только вчера, как мне сообщили, отправленный на излечение в Саратов. Узнав об этом, Водянник с грустью замечает:

— Навоевался наш майор.

Но я думаю сейчас не об этом. Тяжело на душе оттого, что немцы дошли до Волги, оккупировав всю Украину, Белоруссию, Прибалтику и целый ряд наиболее богатых областей РСФСР. А дальше ведь отступать некуда.

В раздумье я и не заметил, как въехали в Ахтубу. Первое, что увидели здесь, это черные клубы дыма над горящей городской нефтебазой и силуэты разрушенных зданий на высоком крутом берегу Волги. В Ахтубе обосновались тылы армий, обороняющих город. Им явно тесно: отсюда недалеко и до Ленинска, где основная база снабжения, и до первого эшелона почти рукой подать.

Очень угнетает сильная жара и въедливая пыль, проникающая во все поры потного тела. Но что поделаешь, надо искать генерала Шестакова. В Красной Слободе он или в другом месте, кто его знает? Ведь не каждого и спросить можно. Но на войне до того привыкаешь к ее специфической обстановке, что каким-то особым чутьем, иногда без всякой помощи, находишь того, кто тебе нужен.

Передо мной вырастает слегка сутулая фигура в серой коверкотовой гимнастерке, перетянутая широким ремнем, с портупеей и в фуражке с черным околышем. Ясно, это кадровый командир, притом сапер.

— Дружище, скажи, пожалуйста, где найти Шестакова? Я еду к нему в штаб.

У сапера теперь, когда он подошел ко мне поближе, замечаю в запыленных петлицах по шпале, изготовленных, видать, не то из винтовочного патрона, не то из золотистой жести. Он пытливо смотрит на меня во все глаза и с размаху бросается обнимать.

— Боже! — кричу я, только теперь узнав Бориса Михайлова. — Старик, каким ветром тебя сюда занесло? 

Но «старик» в свои тридцать лет выглядит совсем неплохо. Его черные, немного навыкате, блестящие глаза светятся огоньком.

Борис достает папиросы, и мы закуриваем.

— Говоришь, каким ветром? Рассказывать долго, неинтересно. Еду в Красную Слободу, там батальон мой переправу содержит.

— И Шестаков там? — обрадовался я.

— Да нет. Поедем лучше вместе. Довезу. Мне это почти по дороге. Генерал со своими отделами перекочевал в домик лесника, а штаб фронта тоже недалече — в Яме.

Итак, мы снова в пути. Михайлов в ударе, он все тормошит меня, не дает выговорить ни одного слова.

— Соскучился я по своим ребятам, понимаешь? А тут — на тебе — кого встретил! А помнишь, — продолжает он с увлечением, — наш выпускной вечер в академии? Застывший в ночной тиши Покровский бульвар, и я тебя спрашиваю: «Что ждет нас завтра? Мир или война?» Лосев, помню, читал с пафосом свои стихи: «Пройдут года, я полысею, в висках пробьется седина...»

— Вот видишь, Боря, и виски еще у нас не седые, а встретились-то где?

— Проклятая война, что наделала!

Михайлов умолк. Шофер свернул в сторону от большака, и машина побежала по тихой лесной дороге. Разросшиеся ветви деревьев так часто стучали о стекла и кузов автомобиля, что порой казалось, будто пошел дождь, да еще с градом.

— Может, заедем раньше ко мне, пообедаем? — спрашивает мой провожатый. — На ваших харчах в штабе не разгуляешься.

— Да, кстати, ты Мишу Чаплина не встретил здесь? — перебиваю его.

Борис опускает глаза:

— Погиб смертью храбрых.

Больше допытываться я не стал. Мы долго оба молчим, видимо думая об одном: «Еще одного сверстника не стало. Не стало хорошего советского человека, честного коммуниста».

Справа показалась небольшая полянка, а на опушке молодого леса беленький домик.

— Вот и приехали.

Идем в расположение штаба инженерных войск фронта.

— Название громкое, что и говорить, — замечает Михайлов, — а, кроме домика на курьих ножках и вот, видишь, этих двух землянок, ничего нет.

— А где же народ работает? — удивляюсь я, глядя на опустевшее подворье.

— Генерал всех разогнал в части, — с полной осведомленностью отвечает мой спутник. — Полковник Шифрин — начальник штаба — где-то в Каменном Яру, Пузыревский — начальник оперативного отдела — на переправе Красный Октябрь, а остальные, как следопыты, бродят по всему берегу в поисках лодок.

На крыльцо домика вышел среднего роста полный мужчина с черными вьющимися волосами и с такой милой улыбкой на лице, что у меня как-то сразу настроение улучшилось.

— Это майор Семен Наумович Теслер — помощник Шестакова по снабжению, — шепчет мне Михайлов. — Здесь его все Сеней зовут. Человек хороший, и жить с ним можно.

Знакомимся.

— Генерала сейчас нет. Он у командующего, но скоро будет. А пока зайдемте ко мне, — и, решительно распахнув дверь, Теслер вводит нас в прохладную полутемную хижину лесничего.

Шестаков возвратился лишь в шестом часу вечера. Я тут же представился ему по случаю назначения. Владимир Филиппович, видимо, был расстроен и холодно сказал:

— Будьте