Жертва судебной ошибки - Сю Эжен

Волнение герцогини при виде Дюкормье было так сильно, что княгиня спросила ее:

— Диана, что с тобой?

— Ничего, мама… Я, кажется, наступила на платье.

И она, опустив голову, чтобы скрыть краску, сошла легкой походкой с крыльца.

— Что это за господин раскланялся с нами? — спросила княгиня, идя за дочерью. — Он поразительно хорош собой, даже смешно для мужчины. Он, верно, пошел к твоему отцу?

— Я его знаю столько же, сколько и вы, мама, — ответила герцогиня.

Дамы сели в карету и уехали.

О Дюкормье доложили князю и ввели его в кабинет.

Князь де Морсен в халате сидел у камина и держал в руках «Moniteur», но не читал. Красные глаза, бледное усталое лицо с угрюмым и унылым выражением говорили о бессонной ночи. Хотя он слышал, что лакей доложил: «Господин Анатоль Дюкормье», но, казалось, не замечал присутствия молодого человека и продолжал сидеть спиной к нему, и не думая стеснять себя для личного секретаря своего друга, посланника. Наконец князь со вздохом оторвался от любовных мечтаний о Марии Фово, бросил газету на стол и медленно повернулся в кресле.

Дюкормье, простоявший таким образом несколько минут, чувствовал себя жестоко оскорбленным презрительным приемом. Но каково же было его удивление, когда князь, соблаго-воливший, наконец, заметить его, пристально взглянул на него и затем вдруг упал в кресло, не сказав ни слова.

«Что за странная встреча, — думал князь, — я видел этого молодого человека вчера рядом с чертенком Марией Фово, воспоминание о которой не давало мне спать всю ночь. Очевидно, он хорошо знаком с семьей Фово. Но кто он? Вздыхатель или любовник? Эта скотина Луазо ничего не знает, ничего не видит и не мог мне сказать, кто это, а присутствие волокиты возле малютки так беспокоило меня! Странная встреча! Уж не зловещая ли она? Посмотрим».

Раздумывая так, князь принял обычный спокойный вид и, чтобы скрыть от Анатоля удивление, он сказал ему непринужденным тоном светского человека:

— Извините, милостивый государь. Я так увлекся газетой, что и не слыхал, как о вас доложили. И поэтому почти испугался, увидав вас. Ради Бога, извините за рассеянность.

Эта ложь не обманула Дюкормье, и он только старался сообразить, почему его приход так удивил князя. Он почтительно поклонился и сказал, подавая письмо:

— Князь, господин французский посланник в Лондоне сделал мне честь, поручив передать вам это письмо.

Князь взял письмо и стал читать его, не пригласив Дюкормье садиться. Посланник писал:

«Милый друг, это письмо вам передаст мой личный секретарь Анатоль Дюкормье. Верьте всему, что он вам скажет, и вполне откройтесь ему насчет нашего дела. Дюкормье умный, тонкий малый, не особенно разборчивый в средствах, словом — способный оказать всевозможного рода услуги (и отличные услуги) в деле, о котором идет речь. Пишет он превосходно: стиль нервный, едкий, сильная неумолимая логика, и при нападении он может быть опасным орудием, тем более опасным, что будет бить в темноте.

Этот малый преобразился у меня до невероятности; не знаю уж как, но он усвоил себе вид и манеры человека самого лучшего общества, так что иногда можно ошибиться на его счет. Будь он сносного происхождения, из него можно было бы извлечь пользу на низших ступенях официальной дипломатии, но он сын бедного лавочника, а его сестра служила у меня экономкой. И поэтому он останется Фигаро, годным для дел, требующих лукавства, темноты, тайны. Если для успеха известного нам дела понадобится подкупить какого-нибудь упрямца, то доверьте это моему Дюкормье: он олицетворенный дьявол-искуситель. Словом, он не отступит ни перед чем, стоит только льстить его неизлечимому смешному тщеславию и манить его блестящей будущностью, конечно, призрачною, как мираж, — потому что характер Дюкормье — странная смесь низости и душевного благородства, гордости и низкопоклонства. А между тем поступил он ко мне скромным и наивным, как красная девица. Но, в конце концов, он — честный и бескорыстный малый; по крайней мере, таким он был до сих пор. Во всяком случае не давайте ему в руки ничего написанного. Как только люди подобного происхождения потеряют первоначальную чистоту, так начинают воображать себя господами, претендовать на светскость, и благоразумие требует не становиться в неловкое положение по отношению к ним; а, напротив, следует иметь про запас средство, чтобы в случае надобности сбросить их со своей дороги. И я вполне могу отречься от Дюкормье. Вы также, мой друг, примите предосторожности. Я рекомендую вам в интересах нашего общего дела. Он на словах дополнит прилагаемую заметку, которую вы перешлете мне за минованием надобности в Париж. До свиданья, мой друг. Весь ваш А. де М.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Р. S. Следует все предвидеть, поэтому я не вложил письма в конверт, а запечатал его таким образом, что вы сейчас же заметите, если его вскрывали раньше, как бы искусно ни сделали это. Я считаю Дюкормье за верного человека, но если, сверх ожидания, он прочел письмо, то вы тут же немедленно обличите его в низости и прогоните, как лакея, а меня уведомите об этом».

Прочитав письмо, князь помолчал, делая вид, что машинально вертит его, а сам рассматривал печать, что не ускользнуло от Дюкормье. Он вспыхнул от негодования, видя, в чем его подозревают; горькая улыбка скривила его губы, но потом он опять стал бесстрастен и внимателен. Удостоверившись, что письмо распечатано в первый раз, князь подумал про себя: «Теперь, когда я знаю, что это за господин, мне нечего опасаться его соперничества у Марии Фово; быть может, само Провидение посылает его мне. Нет, он не будет соперником, а, пожалуй, напротив». И князь де Морсен принялся за чтение длинной бумаги, приложенной к письму по-сланника. Как ни было важно для него ее содержание, но его лицо выдавало невольную рассеянность, и он несколько раз поглядывал искоса на Дюкормье. Заметив эту уловку, Дюкормье отвернулся и с напускным любопытством стал рассматривать прекрасную картину духовного содержания, украшавшую кабинет князя.

XX

Окончив читать, князь положил бумаги на письменный стол, бросил внимательный, испытующий взгляд на молодого человека и сказал ласковым голосом:

— Ну-с, любезный г-н Дюкормье, поговорим о делах.

— К вашим услугам, князь.

— Вы знаете, в чем дело?

— Должен ли я знать?

— Да, да, можете говорить с полной безопасностью.

— Но осмелюсь просить вас, князь, оказать мне полное доверие; соблаговолите предложить мне несколько вопросов касательно этого дела.

— Г-н Дюкормье очень осторожен?

— Это моя обязанность… потому что я имел честь получить очень деликатное поручение к вам.

— Ну, г-н Дюкормье, — сказал вкрадчиво и льстиво князь, — я вижу, что вы вполне дипломат, преисполненный такта и сдержанности. Ну что же. Прекрасно. Если вы предпочитаете, чтобы вас спрашивали, я спрошу. Вам передана нота по английскому вопросу?

Да, и по дополнительным бумагам к ней я приготовил работу в указанном мне смысле.

— Посмотрим ее. Можете вы поместить ее в «National» так, чтобы источники остались неизвестны? А когда завяжется неминуемый спор с органами кабинета, в состоянии ли вы остаться в неизвестности?

— Данные по этому вопросу так важны и достоверны, что мне достаточно отослать по почте статью без подписи в «National», и газета поспешит воспользоваться ею как опасным оружием против министра. Когда поднимется полемика, «National» станет получать от неизвестного сотрудника ответы на возражения министерских газет.

— Я знаю, любезнейший г-н Дюкормье, что вы отлично пишете. С вашим умом, с вашей скромностью и прекрасными манерами вы можете пойти далеко, о, очень далеко!

— Князь!

— Говорю это в скобках. Перейдем к делу. Первая статья вызовет со стороны оппозиции запрос в Парламенте.

— И из этого выйдет то, что министр иностранных дел, очутившись в величайшем затруднении, тем не менее представит самые ясные и точные опровержения.

— Действительно, — сказал князь со смехом, — я точно слышу милейшего министра.