Операция «Сострадание» - Фридрих Незнанский

Технология уже в который раз сработала: после второй рюмки и доброй порции рыбы Георгий Яковлевич стал разговорчивее.

— Ты не думай, Тая, я не злой. Я не злой! — глухо вскрикнул он и стукнул кулаком по столу. Машка, без особенного энтузиазма мусолившая свою порцию ужина и исподтишка листавшая под столом книгу, аж подскочила. Таисия без слов, глазами и руками, указала ей, что она может идти, и девочка с удовольствием воспользовалась этим разрешением. Оставшись наедине с мужем, Тая поставила стул поближе к нему, выжидающе и внимательно обратив не самое красивое на свете, зато самое любимое Жорой лицо.

— Я не злой, — спокойнее, уже без восклицаний и битья кулаком по столу, продолжал Георгий Яковлевич. — Меня, Тая, злит, когда меня учат, как мальчишку. Тычут носом в то, что недостаточно быстро работаю. Как щенка, тычут носом! Передали вот дело тем, кто быстрее разберется. А как тут разобраться, когда версий выше крыши понапутано… Многогранным человеком был покойник!

— Великанова дело? — Как хорошая жена, Тая была в курсе того, что волнует мужа.

— Чье же еще? Причем вот что обидно: ведь начал я уже в нем разбираться, считай, половину работы сделал! И вот, скажите на милость, высокое начальство останавливает на полдороге… Впору думать: может, не за то злятся, что не сумел раскрыть убийство по горячим следам, а за то, что накопал то, чего трогать не надо…

До Машки в малогабаритной квартире долетали обрывки родительских разговоров. Слов она, увлеченная к тому же взятым в библиотеке любовным романом, не различала, но по интонациям угадывала, что папа сначала буйствовал, злился, как обычно, на тех, кто ему хода не дает, и на тех, кто всем в стране заправляет, и на тех, кто обирает честных граждан, а теперь утихомиривается. Папа на самом деле не злой, даже на Машку не может как следует разозлиться, если ей случается схватить плохую отметку. Сколько раз грозил, что за двойку или тройку не пустит дочку в гости на день рождения к однокласснице или запретит ей неделю смотреть телевизор! Но только что-то ни разу такого не было, чтобы папа ее наказал: пошумит, поругается, покричит, что в семье растет бестолочь, которой надо учиться на дворника, а потом сам же просит прощения, что не сдержался, вышел из себя. Еще и начнет вспоминать, что в детстве тоже не был отличником, только его дедушка Яков, побывав на родительском собрании, в сердцах грозил отдать не в дворники, а в пастухи… Вот и у мамы сейчас будет прощения просить. Точно-точно. Никуда не денется…

— Нет, понимаешь, Тая, — оправдывался не опьяневший, но слегка размякший вследствие умеренной дозы алкоголя Глебов, — на самом деле, все справедливо. Я не думаю, что в этом деле начальству выгодно покрывать убийцу. Бывали у меня такие дела, особенно в ельцинское время — помнишь, небось, Вожеватова, из-за которого мне легкое прострелили? Но эти дела обстряпывались по-другому, и начальства того больше нет, сняли напрочь… Турецкий Александр Борисович — я его знаю, честный человек. Но мне просто обидно… Обидно, что все вот так… Вот трудно мне смириться…

Таисия Глебова, как обычно, больше слушала мужнин монолог, изредка вставляя реплики, потом приняла его отяжелевшую голову на свое плечо и без единого вздоха сказала себе, что представление по случаю очередной служебной неудачи закончено. Чтобы повториться через некоторое время.

Готовясь к беседе с матерью покойного Великанова, Грязнов и Турецкий внутренне напряглись и подсобрались. Обычно общаться с близкими убитых, особенно с матерями, пережившими своих детей, — дело, чреватое расходом нервов: скорбящие родственники то и дело принимаются плакать, замыкаются в себе так, что их очень трудно разговорить, или, наоборот, углубляются в никуда не приводящие подробности относительно того, какой замечательный человек был покойный. Тут, не имея профессиональных навыков, преждевременно поседеешь… Но что касается Александра Борисовича и Вячеслава Ивановича, то насчет седины, уже серебрящей их высокоумные начальственные головы, можно не беспокоиться. А что предстоящий разговор не будет легким даже для них — это как пить дать.

Анна Семеновна Великанова даже в горе производила внушительное впечатление и ничуть не выглядела сломленной. Типичная медицинская старуха: лицо худое, словно истончившееся и вытянувшееся от вечной стиснутости накрахмаленной шапочкой, фигура треугольно расширяется, точно вся оползает к низу, — это, должно быть, от сидения в кабинете на приеме больных; ноги массивные, распухшие — сказываются годы стояния за операционным столом. Руки с коротко обрезанными квадратными ногтями так темны и сморщены, будто старше своей обладательницы лет на двадцать. В эти руки страшно попасть, и в то же время пациенты, должно быть, доверяют им. Чувствуется, что эта решительная опытная старуха сделает любую процедуру или операцию, лежащую в сфере ее компетенции, ловко, быстро, может быть, больно, но сделает все как надо.

— Кого вы подозреваете в убийстве моего сына? — едва очутившись в кабинете Турецкого, рванулась Анна Семеновна к сути дела — по-хирургически, без деликатничанья, напролом. Турецкий даже подался назад, точно пытаясь избежать ее напора, а Слава Грязнов успокаивающе забубнил:

— Анна Семеновна, это мы хотим вас спросить, кого вы подозреваете! Да, кстати, вы присаживайтесь, пожалуйста.

— Моего сына убили, потому что он слишком много знал, — громко и уверенно изрекла Анна Семеновна, тяжело умащиваясь на стуле и пристраивая на коленях старую коричневую сумку в форме саквояжа, с латунно поблескивающим замком. С такими сумками, представляется, ходили чеховские земские врачи, и когда латунный замочек расщелкнулся под толстыми уверенными пальцами, Турецкому померещилось, что сейчас на белый свет явится бинт, фонендоскоп или скальпель. Но Анна Семеновна извлекла из коричневых недр застиранный сероватый платочек с неразличимым рисунком и промокнула им выступивший на лице, несмотря на холодную погоду, пот.

— Что же именно он знал? — не мог не спросить Александр Борисович.

— Все началось с Толиной клиники «Идеал», — игнорируя вопрос Турецкого, Великанова приступила к делу с другого конца. — Мне никогда не нравилась идея Толи уйти в «Идеал». Вопреки приоритетам нашей эпохи, когда все стремятся делать деньги и никто не хочет делать что-то еще, я всегда считала и продолжаю считать, что врач должен заниматься своей профессией. Медицина и бизнес — несовместимые вещи! Ранее я преподавала на факультете хирургии Первого московского медицинского института, который закончил и мой сын Анатолий, и советовала ему не лезть в коммерцию, а заниматься наукой. Ведь он был такой талантливый мальчик! — Великанова снова принялась клюющими движениями промакивать платком кожу лица. — Но Толю огорчало и даже нервировало, что хирургическая деятельность в институте «Омоложение», где он работал, не развивается. И потому, когда возникло предложение уйти в коммерческую организацию, он согласился, но поставил условие, что вскоре должен войти в долю…

— С кем?

— Он говорил мне, что открыли «Идеал» двое молодых шустрых бизнесменов. С ними у Толи через некоторое время начались трения. Учредители гнули свою бизнес-линию, а Толя и его врачи настаивали на развитии медицины. Скорее всего, идея моего сына требовала денежных вложений в новые зарубежные приборы, аппараты, инструментарий, а дельцов интересовало лишь одно — сверхприбыль! Правда, в чем конкретно была размолвка, я не вникала. Толя просто говорил мне, что у них расхождения в интересах, а я не настаивала на подробностях. Матери не должны лезть в жизнь взрослых сыновей…

— Вы не замечали, Анатолий в последнее время изменился? Было ли заметно, что у него неприятности?

— Пожалуй, вы правы, — поразмыслив, согласилась Великанова. — Где-то ближе к… к ужасным событиям Толя постоянно выглядел усталым. Спрашиваю: «Тольчик, ты что, слишком много работаешь? По-моему, ты переутомляешься. Возьми отпуск за свой счет, попей витамины…» Он мне говорит: «Мама, работа здесь ни при чем. То, что вокруг работы, — это меня угнетает». Одним словом, я так поняла, что снова у него был серьезный спор с бизнесменами. Рассказал мне об участии в телепроекте ради рекламы клиники «Идеал». Сетовал, что проект создавался под одного врача, а появился еще и Бабочкин. Нет, Толя не сердился на Бабочкина, но что-то его угнетало. Накануне убийства я разговаривала с сыном. Он сказал: «Все, решил — выхожу из телепроекта». А на следующее утро Толю убили… Уверена, весь этот телепроект был чьим-то заказом. Некая фирма решила устроить такое шоу. Ведь финансировали проект не телевизионщики. А кто? И кто-то не хотел, чтобы сын покинул проект.

— Вы не подозревали Марата Бабочкина?

— Ни минуты, — веско изрекла Великанова. — Уверена, что доктор Бабочкин тут ни при чем. Я знаю психологию врача, я сама врач. Первая наша заповедь — «Не навреди!». Врач, совершивший убийство, не смог бы потом лечить людей… Нет-нет, я уверена, что убийство заказное, за ним стоят крупные финансовые интересы. Возможно, так и не договорившись с партнерами, мой сын решил выйти из телепроекта, а бизнесменам это не понравилось. В случае чего он мог бы многое рассказать. И в первую очередь налоговой инспекции… Помяните мое слово: Толю убили, потому что он слишком много знал!.. Вы разрешите?