Короткая ночь - Мария Теплинская

— Погоди-ка, Ясю! — вдруг перебила его спутница.

— Да?

— А почему ты так думаешь, будто это непременно за мной? Может, им что другое было нужно? Ведь он когда меня еще приметил, а гайдуки теперь только появились, полгода все было тихо…

— Может и тихо, да вот ты вспомни: поначалу ты за околицу не выходила, так? А потом Яроська в город уехал. Ну а без Яроськи и гайдукам незачем по чащобам шастать да в сугробах вязнуть, кого-то там искать. Они лучше дома у теплой печки посидят.

Немного помолчав, Горюнец добавил:

— Не знаю: может, и впрямь позабыл бы он о тебе в той Варшаве, кабы ты ему потом на дороге не попалась!

Лесе вспомнился тот не столь давний воскресный день, когда она вместе с Янкой и Васей шла проселочной дорогой, а Яроська нагнал их сзади верхом на громадном темно-гнедом жеребце и едва не стоптал копытами. До сих пор не забыть, как он тогда обернулся, победно ощерив белые зубы, и его зеленые волчьи глаза встретились с ее испуганными, темно-карими.

— Так знай, Лесю, покою твоему нынче конец пришел! — снова услышала она голос Янки.

— Скоро всей нашей Длыми конец придет, — вздохнула она.

— Ну, придет или нет — не в нашей то воле, — ответил Янка. — А вот от гайдуков тебя защитить мы пока можем. Ну, а насчет того, что за тобой, а не за кем другим они приходили — так тут уж больно много всего сходится, явно что-то неладно. Прежде всего: что им вообще на той отмели делать? Кабы они еще беглого искали — так сказал же нам Гаврила: никто у них не убегал. Теперь дальше: ты, верно, мимо ушей пропустила, но тот же Гаврила нынче помянул в беседе, как один из тех гайдуков распинался, что-де у пана губа не дура. И это, боюсь, тот самый гайдук, который тебя знает. Уж тут волей-неволей призадумаешься!

— Да, пожалуй, — ответила Леся, понурившись. Ей было теперь не столько тревожно, сколько стыдно, что у столь давних дел такой длинный хвост, и ее прежние опрометчивые поступки до сих пор несут людям столько бед и хлопот.

Старый друг, знавший свою Лесю наизусть, сразу же угадал ее думы и поспешил утешить:

— Ничего, Лесю, не журися. Коли ты и провинилась чем, то не теперь, а давно, дело прошлое и забытое. К тому же, я так думаю, кабы можно было все вернуть, ты снова бы сделала по-старому. Ну попадись тебе сейчас, допустим, та горемычная Райка, что же ты — бросишь ее одну? Нет ведь? Одно только ты и могла тогда сделать: нам рассказать.

— Расскажешь вам! — обиженно бросила она. — Сам-то ты что тогда говорил: «Не уйдет, не выбраться, словят, как перепелку в силки!»

— Вот видишь! Да и мы-то что могли? Они же все кругом обложили, муравей бы тайком не прополз, а держать ее в деревне — тоже ведь не дело, долго ее там не ухоронишь. Да притом и в Островичах тоже знали, где ее искать. Так что тут и выхода, пожалуй, другого не было. А уж потом, когда Митраньку… — тень печали промелькнула по его лицу, как бывало всегда при воспоминании об этой тяжкой утрате, — ну, словом, когда ты очертя голову в Рантуховичи побежала… Ты ведь не могла тогда по-другому. Совесть бы тебя заела, что хлопчика терзают и мучают, а ты можешь помочь — да не помогаешь. Тебе же казалось, что только ты можешь уговорить пана Генрика подать в суд; ты ведь не знала тогда, что сам он в когтях… Ну а что Яроське по рукам дала — то так ему и надо! Пусть знает, что не все на свете его боятся и руки ему лизать готовы! Так что вины твоей и тут нет.

— Есть, — возразила она. — Булавка…

— Ах, булавка? Да откуда же тебе и знать-то было, что Яроська там будет и ту булавку увидит?

— А тот гайдук? — не унималась Леся. — Ну помнишь, тогда, на празднике?

— А при чем тут гайдук? Невелика беда — крыжачка сплясала! А как тебя звать, он у кого угодно мог спросит, в окрестных селах тебя многие знают. Да и не о том я речь веду, все равно сделанного не воротишь! Ты бы лучше подумала, как теперь от беды себя уберечь. Положим, в лесу они тебя не найдут, а Яроське ты нужна позарез, и он со своих гайдуков три шкуры дерет — что им тогда остается?

— Нешто в деревню придут? — испуганно ахнула девушка.

— Могут и в деревню прийти, нынче уж ни за что нельзя ручаться. Конечно, на улице средь бела дня хватать и волочь не будут — настолько они еще не осмелели. А вот вечерком… Ты гляди осторожнее, на двор сама не выходи, калитку не отпирай. Пусть уж лучше Савел выходит.

— А если они Савку по макушке чем тюкнут да в хату ворвутся? А в хате, кроме него — старик да три бабы.

— До Савкиной макушки еще дотянуться надо, а он этого тоже ждать не станет, — возразил Ясь. — И потом, это ведь шума сколько — врываться! Иное дело, коли ты одна за порог выйдешь: рот зажали, мешок на голову накинули — и поминай как звали! Но это уж на самый худой случай. А ты еще вот о чем подумай: какой им прок рыскать по лесу наугад? Не лучше ли выведать загодя, где ты наверняка будешь, и там тебя подождать? По дороге из церкви, скажем — ты частенько отстаешь. Или на тех же танцах: вдруг отобьешься? Они ведь и на отмель неспроста пришли: кто-то их навел. Ну, пусть теперь только заявится! — вдруг процедил он сквозь зубы с нежданной злобой, и Леся поняла, что на сей раз он имеет в виду совсем не гайдуков.

— Ты… про Данилу? — спросила она тихо и слегка запинаясь.

— А то про кого же? Наши-то нипочем не скажут, а из чужих кто еще знал, что ты на ту отмель ходишь?

И тут она вспомнила, что отчасти именно потому так и полюбила Еленину отмель, что надеялась встретить там Данилу. Однажды он забрел туда случайно, и с тех пор она так и повадилась туда ходить, надеясь его снова увидеть. И Данила не торопился ее разочаровывать, время от времени действительно появляясь.

— Так ты думаешь… что он с ними в сговоре? — ахнула она совершенно упавшим голосом.

— Ну, это едва ли! Просто, видно, сболтнул кому не надо. Ему и так плевать на всех с высокой колокольни, а уж коли какая помеха на пути станет, вроде тебя — так он из кожи выползет, да еще не как-нибудь, а тишком, чтобы самому в сторонке остаться, а виноват был бы другой. А потом и себя еще уговорит, что вовсе он ничего худого не хотел, а просто нечаянно так вышло, да глядишь, и сам в это поверит!

Милое личико девушки на миг исказилось гадливой и горестной мукой. Но через мгновение мука ушла, и осталось от нее лишь легкое облачко грусти.

— А знаешь, Ясю, — она тихонько опустила маленькую твердую руку на его локоть, — а я ведь, бывало, сердилась на тебя, что ты его не любишь.

— А кто его любит? — поморщился тот. — Да и за что его любить можно — такого? Кому он что доброго сделал? Вот тебе хотя бы — можешь вспомнить?

— Однажды коринками угостил, — выудила она из памяти тот давний случай.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});