Короткая ночь - Мария Теплинская

Но всего более поразило ее, как переменился за эти месяцы сам хозяин. Тело его под ярким атласным халатом еще больше одрябло, остатки волос на голове почти полностью вытерлись, а когда он поднял им навстречу свое лицо, Леся увидела обвислые щеки, серую нездоровую кожу и набрякшие под глазами тяжелые мешки — видимо, он уже давно плохо спал ночами. На коленях у него устроился черный котенок и теребил крошечной лапкой шелковую кисть панского кушака.

— День добрый, голуби мои сизые, — тусклым голосом приветствовал их пан Генрик. — Ну, садитесь, что ли… Угостил бы я вас кофеем, да нет его у меня теперь.

Тут он тягостно и виновато вздохнул:

— Кто же знать-то мог, мои милые, что все так обернется? Так вот всегда и бывает: на кого радуемся — от тех нам и погибель случается…

И вдруг мысли его перекинулись на другое: в угасшем было взоре мелькнул слабый интерес.

— И что это ты, Алеся, как ни придешь — все с новым кавалером? Ты хоть этого-то менять не торопись — и так хорош! Это прежнего не жаль было: тот уж больно сердитый был, да еще и выцвел весь, как будто молью поеденный… Кунтуш-то мой носишь, голубь? Он тебе к лицу должен быть.

— Носит, как же без того! — заверила Леся.

— А про мальчонку так ничего и не слышно, — снова нахмурился пан Генрик. — Как, бишь, звали-то его: не то Петрусь, не то Михась…

— Митрась, — негромко подсказала девушка.

— Точно, Митрась! — обрадовался пан Генрик. — Вспомнил теперь.

Леся тревожно взглянула на друга, страшась увидеть на его лице тень застарелого горя и глухую боль в глазах. Но он сидел рядом с нею, по-прежнему спокойный и вдумчивый; видимо, эти печальные мысли стали для него уже столь привычными, что чье-то неосторожное слово не могло причинить ему лишней боли.

— Пытался я было вызнать про него у Яроша, — продолжал пан Генрик, — да все без толку. Прикинется, будто и знать ничего не знает: какой такой мальчонка, много их по двору бегает, всех и не упомнить… А потом начинает исподволь, невзначай будто, поминать про наши долги, да про векселя, да про сынка моего заблудшего… Эх, Владусь… Ну, чем тебе дома худо было — понесло тебя в ту Варшаву неладную… Доверчив ты у меня — оттого и беда вся наша…

После этих слов он в упор заглянул в Лесины глаза, и она было испугалась: не прочел ли он в них ее мысли, так созвучные ее собственным? Торчал бы Владусь дома, раз такой доверчивый, щелкал бы себе орешки — не нависла бы теперь над ними надо всеми черная неотвратимая угроза.

— А теперь он еще вот что придумал, Ярош-то, — пожаловался пан Генрик. — Как заводит он этим свои разговоры, так еще и кистенем потихонечку грозит, будто бы играет.

— Как так? — изумилась девушка. — Как же его с кистенем в дом-то пускают?

Тут Янка было снова сдавил ей локоть, но она уже успела договорить.

— Ну что ты! — невесело усмехнулся пан Генрик. — Нешто он с настоящим кистенем сюда придет? Маленький такой, не больше пятиалтынного, золотой. Ярош на часовой цепочке его держит. И что, вы думаете, он с ним делает? Часы из кармана вынет — якобы, поглядеть, который час, и давай ими в руке трясти! А цепочка ходуном так и ходит, и кистень-то на ней так по кругу и носится — ну страсти!

Длымчанке вспомнились Марысины рассказы о том, какой страх испытывает пан Генрик перед летающими шарами из металла, и в очередной раз она ужаснулась низости Ярослава.

Лицо пана Генрика вдруг стало тревожным, и в голосе его зазвучало беспокойство.

— Ты, Алеся, остерегайся теперь, одна поменьше ходи. Да и ты, милый, приглядывай за ней в оба! Ярош-то мне все насчет нее намеки делает: что, мол, за эту газель все долги нам простит. А я ему одно твержу: газель не моя, своей волей живет — у нее и спрашивай.

— А он? — не выдержала девушка.

— А он мне в ответ: «Э, пан Генрик, не хитрите! Тут уж одно из двух: либо они ваши — и тогда вы вправе ими распоряжаться по своему усмотрению; либо они не ваши — и тогда вы не несете за них никакой ответственности».

— А вы?

— А я ему говорю: да на что она тебе? Она ведь даже не в твоем вкусе: тебе же всегда блондинки нравились! А он в ответ: «Блондинки-то мне уж приелись: время идет, все когда-нибудь надоедает». Я ему: «Да ты же сам говорил, что от нее деревней пахнет, и на руках мозоли!» А у него и на это готов ответ: «Что ж с того? Отмыть можно, а мозоли в горячей воде отпарим!» Я и про жену, и про Юстыну ему помянул: как же ты, мол, с ней-то будешь? От жены он покривился только, а Юстына ему, значит, хороша, покуда ничего лучше нет.

И тут, устав, наверное, глядеть, как все больше мрачнеют лица длымчан, пан Генрик подмигнул Лесе выцветшим глазом и шаловливо спросил:

— Ну так что же, Алеся, как ты насчет того, чтобы стать вашей длымской Юдифью?

Моментально все поняв, она сразу оживилась, чуть дрогнула бровями и спросила ему в тон:

— А саблю пан даст?

— Саблю, саблю… — задумался пан Любич. — Я бы рад, да вот только сабля-то наша фамильная который год, как заржавела, из ножен не вынимается. А вот фузею дать могу. Она, правда, тоже уж давно не стреляет, зато приклад у нее хороший, тяжелый… Глядишь, с того приклада у него и мозги на свои места вернутся… Хе!.. Хе!..

Тут пан Генрик рассмеялся в своей манере — тоненько, почти по-стариковски. Вслед за ним расхохоталась и Леся. Осторожный Горюнец — и тот заулыбался. Впервые за долгое время в этих угрюмых и тревожных стенах звучал живой смех, гулким эхом отзываясь по коридору.

— А уж нам бы как этого хотелось, пан Генрик! — смогла наконец выговорить Леся между приступами хохота. — Ладно, пан Генрик, давайте мне ту фузею, а уж там я сама разберусь, каким концом мне ее… ну, употребить…

— Да брось, ты ее и не поднимешь! — впервые за все время разговора подал голос Янка.

Взглянув на него, Леся увидела, как он почти незаметно, но все же неодобрительно покачал головой.

Но тут легонько зашлепали по коридору чьи-то быстрые шаги, и в гостиную заглянула Анеля.

— Кушать готово, пане! — возвестила она, украдкой бросая кокетливый взор в сторону Янки. Он улыбнулся ей в ответ, сверкнув яркой белизной зубов и примечая, как обиженно фыркнула Леся. Такое внимание женского пола к ее другу определенно действовало ей на нервы.

— Ну… подавай! — не сразу отозвался пан Генрик.

— Нам пора! — решительно поднялся Горюнец.

— Кушать не останетесь? — осведомился хозяин. — Ну, как хотите… Да, вот еще: спасибо вам за Брысеньку да за Кыцека. Думаю, они скрасят мое унылое житье. Ишь ты, лизунья!

Черный котенок тыкался крошечным носиком в его белую отекшую руку, а сам между тем примерялся терзать коготками шелковую махровую кисть хозяйского пояса.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});