Короткая ночь - Мария Теплинская

— А ты знаешь, Ясю, я такой сон нынче видела…

— Ну и что? — неохотно буркнул он в ответ. — Я тоже видел. Эх, зубья-то!.. Совсем не держатся, ты глянь!

Потом до нее дошло, что борона тут и вовсе ни при чем — так, для предлога. И если он не захотел с ней об этом говорить — значит, была причина. Ей показалось, что он уже и так догадывается, что за сон ей приснился, и чьих это рук дело. Стало быть… Стало быть, знамения посылаются не только ей. А кому еще?

Однако узнать, кто еще, кроме них, видел знамения, оказалось совершенно невозможно. Все соседи были сумрачны, подавлены, непривычно раздражительны. Девушки — те, что прежде держались с нею всего лишь несколько отчужденно — теперь просто не желали с ней разговаривать, как будто она одна была во всем виновата. Они не отвечали на ее приветствия, недружелюбно замолкали, когда она приближалась, перестали даже насмешничать. Ульянка пыталась ее разуверить — дескать, она сама все придумала, а девчатам просто сейчас не до нее — однако Лесе никак в это не верилось.

А длымчане меж тем про себя думали: как быть теперь с троицкими гуляньями? Какие могут быть праздники в этакую годину? Но в то же время…

На длымские праздники сходился народ отовсюду, изо всех окрестных деревень и застянков, и все дворовые в Рантуховичах каждый раз уговаривали своего доброго пана отпустить их в Длымь на гулянье. Наведывались, и с немалым удовольствием, даже гайдуки из Островичей да и немудрено: нигде больше не было таких музыкантов, нигде не было таких заводных игр, такой пляски, нигде не рассказывали таких занятных историй, как здесь. А кроме того, уж больно хороши были здесь девчата, уж так обаятельны и находчивы были хлопцы — за немногими, конечно, исключениями, что едва ли кто захотел бы упустить случай побалагурить с длымской молодежью.

А уж на этот раз можно и вовсе не сомневаться: все кругом ждут не дождутся дня Святой Троицы, чтобы не только поплясать да послушать байки, но и приглядеться, как поведут себя длымчане. А более всех застянковая шляхта ждет не дождется: эти уж, поди, загодя зубы скалят, готовясь торжествовать, глядя на кислые рожи своих извечных недругов — поглядите, мол, ни дать ни взять журавины осенней налопались.

И потому на длымском совете было решено: празднику быть! Пусть музыканты готовят свои скрипки да цимбалы, пусть девки да молодки достают из сундуков лучшие свои наряды, пусть влюбленные нежнее обнимутся у всех на виду. Да пусть все спрячут подальше свои тревоги и черные думы — чтобы ни единая хмурая рожа в этот день нигде не маячила!

Старикам было нетрудно убедить молодых казаться веселыми: те и сами уже рассудили, что нагореваться они еще успеют, а покуда можно — давайте радоваться!

И длымчане радовались изо всех сил: никогда прежде не казались они столь счастливыми и беззаботными, как теперь, под сенью нависшей над ними грозной беды. С самого рассвета звенели по улицам девичьи песни и смех, а хлопцы уже загодя не в силах были устоять на месте — нетерпеливо топтались с ноги на ногу, подзуживали друг друга и временами затевали шутливую возню.

Горюнец видел в окно, как девчата с долгими песнями провели по улице белого коня с заплетенной в красные ленты гривой, а в недолгом времени провезли на нем одетую в мужское платье Доминику. В правой руке она держала овсяный сноп, прижимая его к высокой груди. Горюнец поневоле залюбовался — так чудно хороша была эта девушка с нежно-румяными щеками и распущенными по плечам светлыми косами, вся в красной вышивке, и на шапке у нее красовалась приколотая бантом красная ленточка. Толпа ее подружек, также с распущенными волосами, по которым струились березовые ветви — венки из березы были на головах у всех — окружали ее кольцом.

Леси среди них не было, да Янка ее и не искал. Еще вчера они с Лесей договорились, что наутро он зайдет за нею, и они вместе отправятся на поляну. Ах, Леся!..

По меньшей мере в пятый раз он оглядел себя в небольшое ручное зеркальце, поправил старательно уложенный ковыльный чуб и подмигнул сам себе красивым синим глазом.

Тут он услышал легкий шорох шагов по двору и звонкий оклик:

— Эй, Ясю!

Он бросился отворять дверь, и в хату влетел возбужденный и счастливый Василь. Щеки у него распылались, глаза блестели, вышитая рубаха чуть съехала набок.

— Яська, нет слов! — воскликнул он, глядя на принаряженного друга. — Вот так бы всегда и ходил! А то, бывало, сгорбится, скукожится весь, голову повесит, морда кислая, очи потухли, кудри свалялись — ну куда годится!

— И не говори, Васю! — засмеялся в ответ Горюнец. — Я вот нынче в зеркале сам себя не узнал!

— К лицу тебе, Ясю, эта рубаха, — отметил Василь, указывая на хорошо ему знакомые черно-красные узоры.

— Да, я ее люблю. Она мне счастье приносит.

— Чары обережные? — спросил Вася.

— Что-то вроде того. И Лесе она нравится.

— А-а! — протянул Василь. — Так это, значит, для Леси ты нынче так разрядился? А я ведь и прежде догадывался…

— Что поделаешь! — вздохнул друг, слегка смутившись. — Сам ведь знаешь, каково оно…

— Да ты что! — ахнул Василь. — Занл бы ты, как я рад за тебя! Ой, гляньте-ка, да у него и дзяжка новая! Она подарила?

Ясь молча кивнул. Эту дзяжку — всю в красно-белых узорах, с тонкой золотой нитью и лебяжьими пушками выткала Леся для Данилы; да ему, вишь, она не понадобилась, и этот искусной работы пояс был отдан Янке. Другой бы, наверно, побрезговал принимать в дар то, что предназначено было сопернику, но Горюнец посчитал это доброй приметой, да и вообще принять дар из Лесиных рук было для него большой радостью.

Наивный Васенька опережал события, спеша с поздравлениями: о взаимности речь еще не заходила. Однако лед уже тронулся, и Горюнец отчего-то не сомневался, что скоро она прозреет.

Однако Васю при этом распирала и какая-то его собственная, особая радость, которой ему не терпелось поделиться. И в самом деле, чуть переведя дух, он наклонился к плечу друга и прошептал тихонько:

— Ты знаешь, Ясю, что мне давеча моя Ульянка сказала? Что не поздоровится мне, коли на кого еще, кроме нее гляну. Стало быть, есть ей все же до меня дело, и надежда у меня есть — правда, Ясю?

— Пожалуй, — очень сдержанно, словно бы нехотя, ответил Горюнец.

Василь вдруг спохватился и хлопнул себя по лбу.

— Вот ведь я-то дурень! Она меня, верно, уж возле околицы дожидается! Побегу я зараз… Ну, бывай!

Хлопнул Вася дверью, прошелестел шагами — и нет его!

За ним следом, так же легко, словно подросток, сбежал по деревянным ступеням и сам Горюнец. Сегодня ему тоже хотелось чувствовать себя юным и беспечным — таким же, как Василек. Тяжкий недуг отступил, и теперь он чувствовал, как вольно расправилась его грудь, развернулись вширь плечи, свежими весенними соками налилось все тело.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});