Ужас в Белом Доме - Уоррен Мерфи

– Тем не менее, я все же хочу дожить до нее. И возвращаюсь в Африку.

– Да? И когда же?

– Немедленно. Можешь играть дальше в свои игрушки – один. Желаю удачи, Силли.

Не дожидаясь ответа, Дилкс ступил на плитку пола, отпиравшую дверь, створки раздвинулись и едва успели сомкнуться за его спиной, как о них грохотом разлетелась чернильница, пущенная вдогонку обезумевшим от ярости Монтрофортом.

– Трус! Баба! Кисейная барышня! – Монтрофорт орал, что есть мочи, зная, что даже у самого лифта Дилкс услышит его. – Трус! Вонючка! Мозгляк! Желтобрюхий засранец!

В кабинете воцарилась тишина. На губах мистера Монтрофорта играла блаженная улыбка.

Глава тринадцатая

– Вон, видал?

Римо указал на стальные конструкции купола, вздымавшиеся над их головами. Они с Чиуном стояли в здании Капитолия, неподалеку от главного входа.

– Это тот самый дом, где живет Конституция? – спросил Чиун.

– Не знаю. Наверное.

– Я хочу посмотреть на нее.

– Это еще зачем?

– Пожалуйста, не спорь со мной, Римо, – Чиун поморщился. – Столько лет я слышал, что мы нарушаем Конституцию, чтобы все остальные могли ее соблюдать. Теперь я хочу сам увидеть эту Конституцию, чтобы понять, стоит ли то, что мы для нее делаем потраченных нами усилий.

– Именно она, к твоему сведению, посылает в твою деревню золото, папочка.

– Моя честь и уверенность в себе дороже всякого золота, Римо. Ты этого никогда не поймешь – потому что ты и американец, и белый одновременно. Но люди, призванные беречь свою честь, до сих пор есть в мире. Я, Римо, один их них. И мы ценим ее дороже любого богатства.

– Это с каких же пор? – прищурился Римо. – За хорошую плату ты стал бы работать даже в китайской прачечной!

Взгляд его проник за спину Чиуна и остановился на группе мужчин, стоявшей в углу окружавшего его огромного зала.

– Нет, – твердо сказал Чиун. – Там – ни за что на свете. А для чего ты смотришь на этих разжиревших пожирателей мяса и вина?

– По-моему, – ответил Римо, – я их узнал. Смотри, Чиун, это политики. Может быть, даже члены Конгресса.

– Тогда я буду с ними говорить.

Чиун двинулся по направлению к группе.

Первым заметил стремительно приближавшегося к ним маленького желтолицего человечка спикер палаты представителей.

– Минуту, господа, – извинился он и, улыбаясь, повернулся к Чиуну, который подошел к нему с каменным лицом, словно учитель, встречающийся под конец семестра с родителям второгодников.

– Вы – член Конгресса?

– Точно так, сэр. Чем могу помочь вам?

– Еще недавно я пылал по отношению к вам праведным гневом – ибо для того, чтобы показывать по телевизору ваши толстые физиономии, отменили мои чудесные, дневные драмы. Но теперь это благородное искусство пришло в упадок – и мне все равно, показывают их или нет. Где Конституция?

– Конституция?

– Да, да. Не притворяйтесь. Это документ, для защиты которого я работаю столько лет – чтобы вы все были счастливы, словно несмышленые дети; мне же достается лишь упорный, каторжный труд. Так где Конституция?

Спикер палаты представителей пожал плечами.

– Будь я проклят, если я знаю... Нейл! Том! Вы не в курсе случайно, где находится Конституция?

– Думаю, в библиотеке Конгресса, – растеряно откликнулся Нейл, седеющий мужчина с длинным лошадиным лицом, покрытым нездоровыми красноватыми пятнами.

– Или в национальном архиве, – предположил один из его коллег, к которому спикер обращался как к Тому.

У этого физиономия была простая, открытая – так и хотелось довериться ему, как родному. Крупные, рельефные черты словно вырезали из большой, сочной, спелой картофелины.

– Вы работаете здесь, джентльмены? – сумрачным тоном спросил Чиун.

– Да, сэр, мы члены Конгресса... Очень рад познакомиться.

Нейл смущенно протянул руку.

Чиун не обратил на нее ни малейшего внимания.

– Значит, вы работаете на Конституцию, но где находится она – никто из вас не знает?

– Я лично работаю на своих избирателей, – Нейл пожал плечами.

– А я – на свою семью, – хмыкнул Том.

– А я – для своей страны, – улыбнулся спикер.

– Хотя раньше, – успел ввернуть Нейл, – я работал на «Колгейт».

– Подумаешь, – пожал плечами Том. – Мне приходилось разносить газеты – зимой, в мороз.

– Сумасшедшие, – закивал Чиун. – Это собрание сумасшедших. – Втянув в плечи голову, он зашагал к Римо. – Зачем ты привел меня в сумасшедший дом?

– Ты же сказал, что нам нужно найти ту самую яму, в которую пытаются заманить президента. Так вот, он будет выступать вон на тех ступенях. Где же здесь яма, Чиун?

Чиун не слушал его.

– Это очень странное здание.

– Почему?

– Здесь очень, очень чисто.

– Его каждый день убирают. И это стоит недешево, – ответил Римо.

– Нет, это не такая чистота. В мире не существует дворцов, где бы не было хотя бы каких-нибудь насекомых. А здесь нет ни одного.

– Почем ты знаешь? Может, тут в щелях стен живут такие маленькие клопики. А ночью выползают и танцуют при луне.

– Пусть лучше танцуют на твоей физиономии, – посоветовал Чиун. – Здесь нет ни одного – и очень, очень необычно для замка.

– Да ведь это не замок, Чиун. И не дворец вовсе. Это дом, где живет демократия. А тараканы и клопы, наверное, сплошь монархисты.

– Но этой страной управляет один человек? – спросил Чиун.

– Ну... можно сказать и так, папочка.

– И у него есть секретная служба, к которой принадлежим и мы – верно?

– Верно.

– И мы убиваем его врагов, где бы и кто они ни были.

Римо обреченно пожал плечами. Неизбежность вывода угнетала его.

– Значит, эта страна ничем не отличается от прочих, – заключил Чиун радостно. – Только делают здесь все медленнее. Вся разница между вашей страной и абсолютной монархией – в том, что в абсолютной монархии все гораздо быстрей и проще.

– Если там все так просто, почему они не могут выгнать тараканов из дворцов? – поинтересовался Римо.

– Римо, временами ты становишься невыносимо глуп.

– Гм... и почему это?

– Послушай только, какие звуки ты издаешь носом – «гм». Можно подумать, я никогда не учил тебя разговаривать.

– Нечего придираться ко всяким звукам. Ты лучше про тараканов ответь.

– Тараканы – неотъемлемая часть нашей жизни. Они вечны, как вселенная. Они жили везде: – В египетских пирамидах, во дворце царя Соломона, в замках французских королей. Они вечны.

– А здесь, значит, их нет?

– Разумеется, нет ни одного. Скажи, разве ты их слышишь?

– Не слышу, – признался Римо.

– Ну вот.

– А ты хочешь сказать, что способен слышать возню тараканов? – Римо недоверчиво прищурился.

– Я раньше и подумать не мог, что Мастер Синанджу способен опуститься до такого, – Чиун скорбно покачал головой. – Стоять среди безжизненных стен этого здания, как вы там называете его...

– Здание Конгресса. Капитолий.

– Да. Именно. Стоять среди этих безжизненных стен и разговаривать о тараканах с тем, кто вряд ли сам чем-нибудь от их отличается. Мои предки осудили бы меня со всей суровостью – я втоптал имя Синанджу в такую грязь...

– Если я таракан, а партнерство у нас с тобой равное, кто тогда ты?

– Тараканий учитель. О, Дом Синанджу, что стало с тобой!..

* * *

Осгуд Харли яростно чесался со сна, вонзаясь в свою бледную плоть грязными обкусанными ногтями. От джинсов, которые он не удосужился снять на ночь, на животе осталась красная полоса. Да, придется поплатиться за то, что вчера он выпил две бутылки вина и заснул одетым – от этого чресла его яростно потели, и начинался невыносимый зуд в паху. Осгуд Харли считал эту неизлечимую болезнь истинным проклятием человечества.

В старые добрые времена такого с ним не случалось. И не было привычки пить в одиночку в обшарпанной квартирке чердачного этажа.

Тогда Осгуд Харли был символом действия – комитеты, коалиции, акции протеста, телевизионные передачи, журнальные интервью, деньги, травка и девочки. Каждую ночь Осгуд Харли спал в новой постели – от Лос-Анджелеса до Нью-Йорка и от Селмы до Бостона.

Но вскоре вся суматоха постепенно сошла на нет. Вьетнамская война принесла американской экономике миллионы долларов. Те, кто имел работу – а имели ее тогда почти все – получали такие деньги, что позволяли себе тратить немалую их часть на своих длинноволосых отпрысков, дабы те могли вволю протестовать – в том числе и против войны, обеспечивающей их беззаботное существование. Но война кончилась, вливания в экономику иссякли, и юные революционеры обнаружили, что жизнь без папочкиного чека в почтовом ящике отнюдь не так приятна. Поэтому они обрезали волосы, сменили деревянные сандалии на лакированные туфли и отправились в колледжи – изучать бухгалтерский учет или право, чтобы впоследствии получить работу на Уолл-стрит и счет в «Бэнк оф Америка».

Наиболее яростные революционеры пошли по иному пути. Когда родительские дотации на блаженное ничегонеделание подошли к концу, одни стали промышлять торговлей наркотиками, другие – ушли в религиозные секты, а третьи мотались по всей стране в поисках случайного заработка, перебиваясь где и чем могли.