Сыны Зари - Джек Кертис

– У меня нет известий о нем уже... ну, что-то около трех-четырех дней, но вообще-то он часто... я хочу сказать, что, когда он в отъезде, он не звонит мне каждый день. А он не сказал, что ему нужно?

– Ты уже спрашивала меня, – улыбнулся Джексон. – Нет, не сказал.

Энджи не знала точно, что именно ей хотелось бы узнать. С этим мужчиной Эрик был очень близок. А в то время, когда она и Эрик познакомились, Джексон был частью их жизни. Она понимала, что у них было какое-то прошлое, о котором ни один из них почти не говорил, во всяком случае, в ее присутствии. Поначалу Джексон держал себя с ней более или менее непринужденно. Но по мере того, как ее отношения с Эриком укреплялись, Джексон становился все настороженнее, а иногда и откровенно враждебен. Между ним и Эриком было что-то невысказанное, а еще были вещи, о которых мужчины никогда не рассказывали Энджи. Но инстинктивно она понимала, что работа Эрика – это нечто такое, о чем ей с ним никогда не удастся поговорить открыто. Какая-то паутина молчания. Но в эту паутину попадалось совсем ничтожное число тех или иных улик, с которыми Энджи просто приходилось мириться изо дня в день.

Ну, прежде всего, у него была проведена отдельная телефонная линия, и она мирилась с этим. Она знала, что дни отсутствия Эрика совпадают с определенными сообщениями в газетах, – и тоже мирилась с этим. Она знала, что у него была винтовка, но мирилась и с этим. Она никогда не спрашивала его ни о чем, и это существовало как бы где-то рядом с их семейным покоем. Ее жизнь была чем-то сродни жизни жены воина. Или палача.

– Говоришь, его голос был расстроенным? – спросила она Джексона.

– Очень. Ощущение было такое, что он не в себе. Но он ясно сказал, что хотел бы потолковать. Повидаться со мной и потолковать. Я думал, что ты, может быть, знаешь, где он.

– Нет. – И спустя несколько секунд Энджи покачала головой, как бы подчеркивая это отрицание.

– Значит, нет. – Джексон, казалось, о чем-то думал. – Ладно. Я, может, осмотрюсь тут кругом, а? У него есть какая-нибудь отдельная комната, где он держит...

– Есть запасная спальня для гостей, но...

– Понимаешь, там может быть, что-то такое... ну, которое...

– Я не уверена, что мне следует...

Их слова натолкнулись друг на дружку и оборвались.

– Ты, должно быть, беспокоишься, а? – спросил Джексон.

– Нет, я... – пожала плечами Энджи.

– Не беспокоишься, что он бегает по Лондону, убивает без разбору людей и, кажется, не собирается останавливаться?

Наступило молчание, столь же глухое, как вдруг остановившееся биение сердца. Энджи сделала едва заметный, болезненный жест: она протянула руку вверх и вперед, словно собирала слова из воздуха в кулак, чтобы заглушить их.

– Так не беспокоишься? – в конце концов спросил Джексон.

– Там, наверху, по лестнице, – сказала Энджи. – Вторая дверь слева. Только она заперта, а ключ у Эрика.

Джексон улыбнулся ей и сказал:

– Я недолго.

Второй телефонный кабель вел в комнату. Там был небольшой письменный стол, линованный блокнот, чайная кружка, из которой торчали карандаш и пара авторучек, небольшая кучка расписаний поездов и самолетов да еще несколько предметов всякого личного хлама, который мог быть и в любой другой комнате дома.

Ящики письменного стола оказались пустыми. На полке лежал кусок горного камня, отполированного потоками воды. Этот яйцевидный кусок гранита был достаточно велик, чтобы уместиться в стиснутом кулаке. По диагонали его делила надвое прослойка кварца. Под камнем лежала карта Лондона. Джексон взял камень в руку и подержал в ладони, пока гранит не согрелся. Потом он опустил его в карман. Талисман.

Развернув карту, Джексон увидел, что на ней нет ни единой пометки.

* * *

Немного позднее он позвонил Фрэнсису.

– Я в Лондоне, – сказал он. – Приступил к делу.

Голос Фрэнсиса звучал приглушенно, словно он ел или читал.

– И что? – спросил он.

– Видел его жену. Там пусто.

Джексон звонил из небольшой гостиницы, неподалеку от центра города. Перед ним, на кровати, была развернута карта.

– А не стоит ли мне организовать подслушивание ее телефона?

– Не беспокойся, – засмеялся Джексон. – Он оттуда ушел, понимаешь, о чем я? – Его взгляд тем временем блуждал по схеме улиц и парков. – Я вот как раз проверяю все. Если будет о чем докладывать, я позвоню.

– Послушай, – голос Фрэнсиса стал резче: он, видно, вспомнил что-то, о чем забыл сказать. – Росс – это самая важная задача. Но есть и нечто еще. Ты не единственный, кто ищет...

– Кэлли? – предположил Джексон. Поскольку убийца не имел ни лица, ни имени, средства массовой информации сделали имя и лицо Кэлли своего рода визитной карточкой своих сюжетов.

– Да, Кэлли, – ответил Фрэнсис, – но это может быть и любой другой, любой, кто пытается его выследить. Поэтому найти Росса – самое важное. Равно как и остановить любого, кто найдет его первым.

– Понятно.

– Времени у нас мало.

– Это я тоже понимаю.

Джексон повесил трубку, повернулся на кровати и, подтянув ноги, скрестил их перед собой. Он внимательно смотрел на карту. Рядом с ней лежала полоска самоклеющихся цветных меток и написанный от руки перечень каждого из убийств, совершенных Россом. В течение десяти минут Джексон наносил метки на карту, потом откинулся назад, чтобы взглянуть на результат. Никакой системы он не увидел, все делалось наобум. Строго говоря, иного он и не ожидал. Взяв чертежный карандаш, Джексон написал на метках даты совершения убийств. Но и это не дало ему ничего, кроме того, что Росс на редкость искусно подбирал сочетание места и времени. Наобум, все было наобум...

Пробежав глазами свой список, Джексон взглянул на колонку, где было помечено время дня для каждого убийства. Опять почти наобум, было лишь ясно, что Росс предпочитал раннее утро. Но это мало о чем говорило. Джексон снова посмотрел на разбросанные по карте метки, надеясь разглядеть в них какую-то систему, какую-то отправную точку. Бесполезно. В конце концов он снял метки с карты, снова сделав ее чистой.

"Эрик, – подумал он, – Эрик... Я знаю, что случилось. Конечно же знаю. Убить одного, троих, девятерых... На этом ты должен был остановиться, да? Значит, девять? Или двенадцать? Пятнадцать? Думали ли они, что ты остановишься? Наверное, думали. Но разве способны они были понять?

Убить одного – это работа. А может быть, и сведение счетов. Задание это или месть – за ними стоит нечто общее: нужна именно эта особа – и никто другой. Ты знаешь нужное имя, знаешь задачу – убить этого человека, и можно возвращаться домой. Ты планируешь, как проделать это с минимумом опасных для тебя последствий, с минимумом риска. Ты знакомишься с проблемой, обдумываешь ее, находишь способ решения... Ну, может быть, и возникает легкий холодок волнения, когда приходит назначенный день. Все кажется немного поярче, немного погромче. И когда ты добираешься до заранее подобранного места и пока ждешь там, ты, возможно, замечаешь, что удары пульса в запястье стали чуть-чуть побыстрее, чуть-чуть посильнее. Да, конечно. У тебя, возможно, еще будет время посмаковать этот момент, пока ты ждешь его приближения, пока готовишь свой выстрел. Но потом все будет сплошное движение, какой бы маршрут ты ни выбрал, какой бы способ скрыться ни изобрел.

А когда все уже позади, ты не будешь особенно думать об этом. Тот легкий холодок, биение пульса, тот миг, которого ждешь... Что ж, все это было неплохо, но ведь это просто часть работы. А твоя работа требует от тебя эффективности, аккуратности, осторожности. Если сделаешь все хорошо – получишь новые заказы. Но следует помнить, что нельзя быть слишком жадным, надо делать надежные интервалы. Нужно взять правильный темп, зарабатывать достаточно много, чтобы оплачивать достойную жизнь, и достаточно мало, чтобы не выделяться. Энджи, ребятишки, закладные бумаги, поездка на отдых всей семьей, хорошая машина...

Но на этот раз все иначе, не так ли? Я-то знаю, что случилось. Убить одного, троих, девятерых – нет, это не одно и то же. Холодок волнения? Да. Более частый пульс? Хорошо. Но ведь в какой-то момент что-то произошло. В какой? На седьмом убийстве? Или на одиннадцатом? Каково же то критическое число, когда все вдруг стало иным? Когда ты почувствовал это нервное возбуждение, это легкое головокружение, эту дрожь в руках, этот жар в глазах?

Я знаю, что случилось. Ты делал свое дело. Все было отлично. Число... какое же? Ты смотрел в прицел совсем как раньше, совсем как в предыдущие разы. И от того, что ты там увидел, у тебя перехватило дыхание".

* * *

Джексон уставился на карту, но не слишком сосредоточенно. Понемногу ему стало казаться, что шоссе, улицы и открытые пространства стали вдруг двигаться и перемещаться. Город был лабиринтом. Он водил пальцами по карте, словно ясновидящий, словно в изломанном рисунке карты он мог вдруг ощутить накал безумия Росса.