Фабрика счастливых граждан. Как индустрия счастья контролирует нашу жизнь - Иллуз Ева

Эта и многие подобные истории выдвигают несколько основных и взаимосвязанных тезисов, которые мы рассмотрим в этой главе. Во-первых, они показывают, в какой степени счастье стало мерилом достойно прожитой жизни как в моральном, так и в психологическом плане. Достижение счастья теперь рассматривается как кульминация истории личного совершенствования посредством борьбы и самопомощи, а неудачи принято считать возможностями для роста. Эти истории предполагают, что личные усилия всегда и в полной мере окупятся: «Я часто терпела неудачи, но упав, снова поднималась. Семь лет спустя я – жизнерадостный персональный тренер и онлайн-коуч, решительно настроенный помочь вам преодолеть неудачи и приобрести свое счастье». Эту сторону жизни, счастливые, позитивные моменты личных достижений можно и нужно показывать самим себе и другим, в то время как моменты слабости, неудач и страданий нужно оставить себе и скрывать как постыдные признаки нездоровой психики: «Я много пила и принимала таблетки для похудения, чтобы стать более привлекательной, чтобы люди видели только мою внешность (не дай бог, чтобы они узнали, сколько всего во мне на самом деле не так)». Следует отметить тот факт, что Эми публично делится и своими проблемами. Но это не противоречит уже сказанному: с одной стороны, потому что это еще больше укрепляет идею счастья как «борьбы» с самим собой и с обстоятельствами, а с другой стороны, потому что этими проблемами Эми делится задним числом, то есть когда она чувствует, что находится на верном пути к счастью, и когда она может использовать себя в качестве примера самосовершенствования.

Во-вторых, эти истории подчеркивают степень, в которой счастье опирается на общий нарратив самосовершенствования. Счастье направлено на то, чтобы потенциально помочь любому человеку в любой ситуации с помощью одной и той же терапевтической схемы на все случаи жизни: признание проблемы, принятие твердого решения взять ситуацию под контроль, обращение за квалифицированной помощью, если это необходимо, и пересмотр мыслей и эмоций через более позитивную призму, как это сделала Эми. Никто вам не предложит конкретного пути к улучшению ситуации. Люди сами должны понять, как приноровить эту универсальную схему к их жизни и проблемам (будь то зависимость или сложные отношения). Например, ученые и специалисты в области счастья утверждают, что поиск смысла и цели важен для более счастливой жизни, но они никогда конкретно не говорят, что придает этот смысл: каждый должен определить это сам. В этом отношении нарратив счастья лишен конкретного содержания, и поэтому он может быть очень пластичным и мобильным, то есть адаптируемым к самым разным ситуациям и людям. Он может признавать индивидуальные особенности, но не быть чувствительным к ним. Это позволяет счастью стать легко продаваемым нарративом, потенциально подходящим любому, независимо от конкретных обстоятельств.

В-третьих, эти истории исходят из того, что практически каждый человек, независимо от того, насколько он доволен или недоволен жизнью, всегда стремится стать еще счастливее. Счастье изображается как постоянное улучшение хорошего, а не как отсутствие плохого. Оно представляется чем-то постоянным, то есть не как особый момент или конечный этап жизни, а как непрерывный, бесконечный процесс совершенствования личности, в котором человек всегда должен стремиться к более высокому уровню счастья, независимо от того, как он себя чувствует. Предполагается, что всегда есть к чему стремиться. В этом смысле, как мы рассмотрим далее в этой главе, погоня за счастьем затягивает в бесконечный процесс создания себя, основанный на неоднозначном нарративе, который сочетает обещание лучшей версии самого себя с предположением о фундаментальной собственной неполноценности, что ставит человека в положение, когда ему всегда чего-то недостает, хотя бы потому, что полноценное счастье и полноценное развитие личности, в той мере, в какой их принято видеть идеальными горизонтами, всегда будут оставаться недосягаемыми. Этот неоднозначный нарратив позволяет превратить счастье в превосходный товар для рынка, который тесно связывает ненасытность счастьем с постоянным потреблением – эту связь остроумно обобщил Дон Дрейпер, знаменитый главный герой американского телесериала «Безумцы», цитата из которого послужила эпиграфом для этой главы.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Все три аспекта помогают понять, почему счастье, получив свою собственную, отличительную сущность как товар, заняло такое важное место на современном рынке. Сегодня счастье перестало быть просто побочной целью или броским словом в описании других товаров, которые заманивали людей пустыми обещаниями и непродолжительными моментами удовольствия. Теперь оно само превратилось в товар, двигатель экономики, который обещает людям постоянное увеличение их счастья, исходя из того, что наивысшая личная, экономическая и политическая ценность равна наивысшему развитию их «я», а счастье выступает главным мерилом такого развития.

Капитализм XXI века действительно породил гигантскую и мощную экономику счастья. Это не образное выражение. Счастье само по себе стало желанным для всех товаром в глобальной многомиллиардной индустрии, которая возникла и продолжает развиваться вокруг предложения и спроса на огромное количество «эмодуктов» счастья. К ним относятся услуги, терапия и товары, производимые и потребляемые как научные методы и психологические средства управления для личностных преобразований2. Они продаются и покупаются на основе общей убежденности, что в счастье нужно вкладываться, поскольку из более счастливых людей получаются не только более здоровые, более адаптивные, самомотивированные и продуктивные люди, но и, самое главное, лучшие граждане.

Такое глубокое внедрение счастья в рынок имеет большое социологическое значение. Рынок превратил его в один из своих центральных товаров, и этот факт легко и в то же время всеохватывающе объясняет, почему повсеместное распространение и влияние счастья усилилось и укрепилось за последние несколько десятилетий. Это работает в обе стороны: счастье стало центральным понятием в определении личной, экономической и политической ценности человека, и это дало потребительскому капитализму бесценное и законное (еще объективное и измеримое, как утверждается) понятие, чтобы превратить его в товар.

Исходя из этого, в данной главе мы приводим аргумент, что счастье стало таким важным и эффективным товаром в современном потребительском капитализме в том числе и потому, что все эти «эмодукты» счастья предлагают не только моменты непродолжительной радости, эскапизма, надежды, уверенности и так далее. Напротив, все эти «эмодукты» более или менее явно преобразуют погоню за счастьем в стиль жизни, склад ума и сердца и в конечном итоге в модель аутентичности, которая превращает граждан неолиберальных обществ в психождан[17]. Мы можем определить понятие «психожданин» как индивидуалистическую и потребительскую субъектность, которая превращает граждан неолиберальных обществ в клиентов, для которых погоня за счастьем стала второй натурой, так как они верят, что их полная функциональность и ценность как личностей тесно связаны с их постоянной самооптимизацией с помощью психологических средств. Как мы уже писали3, эта модель аутентичности не только соответствует экономическим диктатам эмоционального самоконтроля, аутентичности и постоянного самосовершенствования, характерным для капиталистической экономики, она также обеспечивает легитимность этих основных экономических требований, переформулируя и воспроизводя их посредством психологического и эмоционального языка. Таким образом, мы понимаем под счастьем не эмоцию, а специфическую и нормативную модель аутентичности, определяемую, прежде всего, в психологических и эмоциональных понятиях и прочно вплетенную в рынок, который ее и формирует.

Изложенный здесь аргумент перекликается с критическими социологическими исследованиями терапевтической культуры4. Он также встречается в предыдущих критических анализах взаимосвязи между счастьем и рынком. Например, такие авторы, как Сэм Бинкли, указывали, что современный психологический дискурс о счастье способствует преобразованию логики экономической политики в логику личной, эмоциональной и телесной практики. Жизнерадостность, оптимизм и «положительные эмоции», которые вызывает у нас счастье, – это отражение в неолиберальном дискурсе предпринимательства, направленное против остатков социального управления. Предрасположенность к оппортунистической погоне за счастливой жизнью отражает призыв неолиберализма к корыстному, конкурентному поведению5.