Невская битва - Александр СЕГЕНЬ

Дерзость, наглость, самохвальство — все сие дыша­ло в новогородцах, но все сие не могло и не восхищать, ибо было выслужено этим славным народом полунощ­ной Руси в боях с постоянными захватчиками, из века в век искавшими себе позорной гибели на священных берегах Псковского, Чудского и Ильменя озера, Ше-лони и Волхова, в болотистых здешних топях. Прого­нят их, намнут хвост и гриву, они какое-то время не лезут, потом забывают про позор свой и раны и вновь, глядишь, влекут свои чванливые знамена, треплют их на северном ветру, чтобы уронить в грязь или пыль да залить собственною кровью.

Прав был отец, говоря про свеев, — после разгрома Сигтуны слышно было, что не смогли они заново возро­дить свою некогда громкую столицу и не устремляли взо­ров своих на богатства Новгорода; видать, в живых еще были старики, помнившие могущество новгородцев, пришедших и разгромивших их. Зато немец являлся, и возможно ли забыть Александру, как вместе с отцом ходил он бить незваного гостя в чудских землях, как сло­малась с виду непобедимая рыцарская рать, как проло­мился лед под ними, одетыми в чересчур тяжелые доспе­хи, и они проваливались туда, в черную, словно бездон­ную, воду.

Он стоял над ледяным проломом и глядел на эту воду, в пучине которой скрылись еще недавно живые люди, будто провалились сразу в преисподнюю; и вы­глянуло солнце, и осветило, позолотило речную рябь, отразилось голубое небо на холодной поверхности, прикрывая своим отражением немецкую смерть…

— Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, молитв ради Пречистыя Твоея Матере, преподобных и богоносных отец наших и всех святых, помилуй нас. Аминь.

Он закончил молитвы, весело оглянулся и увидел отвалившегося от материнской груди сына. Тот сыто вращал полусонными глазами и явно недоумевал, как это он еще недавно был таким умным, так осознанно журчал о чем-то важном, но вот насытился, и куда-то все подевалось. Саночка блаженно разглядывала каж­дый уголок его личика, улыбаясь и млея от материн­ского счастья.

—    Доброе утро, Саночка! — приветствовал ее весе­лый муж.

—    И тебя с добрым утром, Леско, — тихо отозва­лась она из блаженного полузабытья.

Князь Александр Ярославич подошел к окну, рас­пахнул его настежь и полной грудью вдохнул предрас­светной летней утренней свежести. На Городище было тихо, лишь где-то далеко доносилась песня ранних жниц, идущих на поле за первым снопом, да щебетали птицы, высыпавшие всем пернатым миром на свой на-секомый завтрак, и нежный запах сохнувшего сена долетал со скошенных лугов, как верный знак уже приближающейся в недалеком будущем осени.

—    И до чего же хорошо, Саночка, что у новгород­цев нет непременного обычая селить князей своих в пределах города. Как хорошо тут, на окраинах! Правда?

—    Правда, Лесенько, я же сама тебе и говорила сие не единожды. Хорошо тут… О, уже спит наш Василько!.. Невозможно, до чего ж хорошо нам… Только иной раз мне думается: «А долго ли осталось таких безмятежных деньков?» Того и гляди — явятся нехри­сти али латыны проклятые и уйдет от меня Леско мой биться с ними, оставит меня одну не спать — трево­житься, жив ли езде, не убит ли! И какая мне тогда бу­дет радость от такого утра, от этих чудесных свежих запахов…

— С тобой Вася останется, соединение наше, — за­туманился, представив себе одинокую Саночку, Алек­сандр. Мысли о скором каком-либо походе и его не по­кидали. Но, в отличие от жены, он находил в них уте­шение, потому что воинский дух в нем томился и задыхался от долгого неучастия в битвах. Ему давно уже назрело совершить добрую бранную жатву, и сей тучный сноп ждал его. Хоть бы кто-нибудь пришел проверить на прочность ту крепость, что он построил вскоре после свадебной каши в месте впадения в Ше-лонь притока Дубенки.

В прошлое лето ходил он к отцу под Смоленск и по­могал ему освобождать град сей от литовцев. Епископ Меркурий, венчавший Александра с Александрой, уй­дя тогда из Торопца в киевские пещеры, вскоре и пре­ставился там блаженно. Доблестный отец помнил о том, что обещал Меркурию отнять Смоленск у про­клятых литвинов, и он сдержал слово — освободил старинный град Русский. Но Александру мало доста­лось повоевать там, отец жадничал и, видя всевозрас­тающую мощь своего старшего сына, призвал его на помощь тогда, когда уж и помощи особой не надобно было. Александру с его дружиной лишь крохи перепа­ли с того бранного пиршества — гнать отступающую литву, да и то, не самую доблестную, а так — разную сволочь. И Александр вернулся на Шелонь, где уже вовсю шло строительство крепости. Ему нравилось, что он рубит свой град, о котором спустя много лет бу­дут говорить: «срубленный Александром, сыном Яро­слава, внуком Всеволодиным, правнуком Юрги Дол­горукого, иже срубил Москву». И больше в прошлое лето не досталось повоевать.

Но теперь он ждал близкой беды и случая проявить свою доблесть. Скорая война с татарами была столь же недалека, как сегодняшний рассвет, лучи которого уже предугадывались. В прошлое лето сия мрачная туча доползла до самого Торжка, новгородцы готови­лись выходить навстречу смертоносному воинству, но поганые, разорив Переяславль Русский и Черни­гов, пройдя стороной мимо Киева и лишь дохнув на древнюю столицу Русскую своим смрадным дыханием ада, повернули на Козельск, разорили его, дошли до Торжка и, предав его скорбной участи, неожиданно ушли назад в поволжские степи. Со дня на день теперь следовало ждать вестей о их новом пришествии.

— Как Господь даст, Саночка, — вздохнул он, не спеша одеваться и глядя, как тихо засыпает сытый младенчик. — Кабы не было разлук и несчастий, то почем бы мы знали счастье и радость долгожданной встречи?..

Глава третья

НЕРУСЬ

Вте мгновения раннего утра, пока князь Александр Ярославич молился и нежился с домашними на Рюри-ковом Городище, высоконосые свейские шнеки71 одна за другой в чинном порядке вплывали в устье Невы.

На передней, с большим крестом из мореного дуба, стоял англичанин Томас, епископ Або, главного швед­ского города на финском побережье. Это он два года призывал к походу на восток, называя его перегрина-цией, подобно тому как именовались походы рыцарей креста в Левант72 — на освобождение Гроба Господня. Он помнил папу Гонория, его предсмертный завет ог­нем и мечом обратить Гардарику в христианство, его суровое воззвание «Ко всем королям Руссии» не пре­пятствовать успехам веры христианской, «дабы не подвергнуться гневу Божьему и апостольского папского престола, который легко может, когда пожела­ет, покарать вас!» Граф Уголино, ставший после Гоно-рия новым папой под именем Григория IX, указал на главного врага папства на востоке — на молодого кня­зя Александра, сидящего в Хольмгарде73 и распростра­няющего вокруг себя схизматическую ересь71 , Финн-марка75 постепенно осваиваемая шведами, с востока покорялась русами, направляемыми Александром. И сей дерзкий схизматик легко обращал доверчивых жителей в свою ересь. Гнев папы Григория был неопи­суем. В своей булле он написал об Александре: «Стара­ниями врагов креста народ Финнмарки возвращен к заблуждению старой веры и вместе с некоторыми варварами и с помощью дьявола совершенно уничто­жает молодое насаждение католической церкви». И епископ Томас, указывая на хвостатую комету, по­являвшуюся на ночном небосклоне, говорил: «Вот, ку­да вам надо идти, шведы!»

Несколько монахов францисканцев и доминикан­цев плыли на первой шнеке в свите епископа Томаса. Здесь же сидели двое рыцарей и одиннадцать рядовых воинов монашеского ордена храмовников, ветер тре­пал их белые плащи с красными лапчатыми крестами. При каждом состояло по два оруженосца, которым те­перь, когда шнеки пойдут против течения реки, пред­стояло взяться за весла.

Далее на десяти шнеках плыли пятьсот норвеж­цев, присланных в этот поход верховным конунгом Норвегии Хаконом IV, ими руководил свирепый ры­царь Мьельнирн, о котором шла худая слава, что ему все равно кого убивать, лишь бы отбирать жизни у лю­дей. Немало и шведов угасло от его смертоносной дес­ницы — ведь до сей поры шведский король Эрик Эрикссон Леспе и конунг Хакон ненавидели друг дру­га. Один мечтал завоевать Швецию, другой жаждал присоединить к своему королевству Норвегию. И не­сколько последних лет то там, то сям между ними слу­чались боевые стычки. Но папа Григорий призвал Эрика и Хакона прекратить междоусобие. Три года на­зад Хакон обязался отправить войска в Левант, где вновь собиралась рать против сарацин за освобожде­ние Гроба Господня. Но хладолюбивым норвежцам не хотелось отправляться в теплые края, и Хакон выпро­сил у папы разрешения вместо Леванта идти с Эриком на Александра.

Белые флаги с черными, распростершими крылья норманнскими воронами развевались над шнеками норвежцев рядом с желтыми стягами, несущими чер­ного льва, присевшего перед броском на добычу. Сле­дом за ними плыли четыре крупные датские шнеки с Даннеброгами — красными знаменами, пересечен­ными белым крестом. Этот стяг их король Вальдемар взвил над собою впервые двадцать лет назад во время битвы под Линданиссе, когда датчане завоевывали по­бережье, населенное языческой чудью. Тогда, в ночь перед битвой, он увидел белый крест на красном за­катном небосклоне. Правда, в сагах поется, будто Дан-неброг, что значит — «сила Дании», упал с небес пря­мо в руки архиепископа Андреаса Сунессена, сопро­вождавшего войско Вальдемара Победоносного, в тот самый миг сражения, когда датчане дрогнули. А епи­скоп Томас со смехом рассказывал, как слышал из уст папы Григория, что Даннеброг был заготовлен заранее и освящен папой Гонорием в Риме, а потом его привез­ли в Эстляндию, как стали называть страну чуди дат­ские завоеватели.