Магеллан. Великие открытия позднего Средневековья - Фелипе Фернандес-Арместо

новое предприятие – возможно, в ответ на новые успехи португальцев и явно вдохновляясь сухопутными исследованиями Центральной Америки – или, если пользоваться рекламными лозунгами того времени, Золотой Кастилии. Здесь в сентябре 1513 года Васко Нуньес де Бальбоа, бывший свиновод, тайно пробравшийся на корабль, который шел через Атлантику, и выбившийся в губернаторы нового региона благодаря сноровке, решительности и дипломатическим качествам, пал на колени на берегу Тихого океана, обнажил шпагу, поднял знамя и объявил все «Южное море», как он его назвал, собственностью Кастилии. Фердинанд поручил Солису дойти до «обратной стороны Золотой Кастилии» (a las espaldas de Castilla del Oro). Как мы знаем, путешественник добрался до устья Ла-Платы, где его предположительно сожрали каннибалы. Однако его неудача никак не сказалась на всеобщем возбуждении при мысли о доступе к обнаруженному Бальбоа морю с запада.

Если до отъезда из Португалии Магеллан сформулировал для себя похожие задачи, то источником этого замысла можно считать письма Франсишку Серрана, которые наконец дошли до него после долгих скитаний через океаны. Но с тем же успехом таким источником могли стать разговоры с Кристобалем де Аро и его кругом.

Аро считал себя основоположником испанской мечты о Молуккских островах. Его одержимость поисками пути туда началась задолго до путешествия Магеллана и продолжилась после него. В 1520 году он вместе с епископом Фонсекой снарядил еще одну неудачную экспедицию на Молуккские острова через Панаму. Капитанами должны были стать Андрес Ниньо из Каса-де-Контратасьон (испанское правительственное агентство, отвечавшее за торговлю с Новым Светом) и Хиль Гонсалес Давила, слуга епископа. Корабли должен был предоставить Бальбоа. Давила исследовал озеро Никарагуа, вроде бы вступил в беседу о реальности бессмертной души с местными вождями и устроил тысячи крещений, но в географических исследованиях продвинулся мало[223]. В 1522 году Аро спонсировал еще одну бесплодную попытку пройти Северо-Западным проходом, который картографы изображали в районе северного побережья Америки[224]. Наконец, в 1529 году, когда португальцы уладили противоречия с испанцами по поводу островов, попросту выкупив испанские права по сходной цене 350 000 дукатов, Аро потребовал у своего короля долю.

«Эта сумма, – утверждал он, – выплачена в компенсацию за стоимость, доходы и прибыль флотилий, снаряженных и отправленных из Испании на острова Пряностей, и я прошу Его Величество включить меня в число получателей средств, наряду с Его Величеством и другими вкладчиками, потому что именно благодаря нам были открыты Молуккские острова… Я потерпел большие убытки от португальцев, являясь действующей силой этого открытия и его организатором»[225].

Аро уехал из Лиссабона в 1517 году после какого-то непонятного спора с королем Мануэлом. Примерно в то же время и при тех же обстоятельствах из Португалии в Испанию прибыл и Магеллан. У Аро была концессия на торговлю с португальскими крепостями на африканском побережье, но местные коменданты с недоверием отнеслись к нему и похитили или уничтожили некоторые товары[226]. Непонятно, впрочем, было дело до или после ссоры с королем: это могло быть не только причиной разрыва, но и его следствием.

В любом случае, если говорить о знакомстве Магеллана с другими коммерсантами из Бургоса, имевшими значительное влияние в Севилье, то рука Аро чувствуется и в этом, и в тех знакомствах, которые путешественник свел при испанском дворе, где друзья и родственники купца активно поддерживали общину эмигрантов из Португалии. Как мы увидим в следующей главе, от радушно встретивших Магеллана португальских изгнанников через купцов из Бургоса, помогавших их финансировать, и испанских чиновников, с которыми они работали, протягивается нить к самым важным людям при дворе, которые и могли похлопотать за Магеллана перед королем.

В Севилье Магеллану пригодились связи с португальцами, многие из них пользовались чрезвычайным доверием и занимали ответственные должности в руководстве Каса-де-Контратасьон. Приехав в Севилью 20 октября 1517 года, он влился в сообщество, организовавшееся вокруг изгнанников из дома Браганса, прибывших еще при предыдущем португальском короле. Чрезвычайно важен был теплый прием, оказанный ему одним из самых влиятельных местных португальцев Диогу (или, как его стали называть в Испании, Диего) Барбозой. Барбоза занимал должность, на которую король Фердинанд некогда назначил Жорже де Брагансу – коменданта комплекса зданий Каса-де-Контратасьон и доков. Он был членом самого почитаемого в Испании рыцарского ордена Сантьяго. В Индии Магеллан, вероятно, познакомился с Дуарте, племянником Барбозы (степень их родства, впрочем, не до конца понятна). Дуарте присоединился к родственнику в изгнании и отправился с Магелланом в путешествие.

Можно сказать, что Барбоза положил Магеллану в рот палец, а тот откусил руку по локоть, женившись на дочери Диего Беатрис еще до конца года. Это было то, что сейчас принято называть бурным водоворотом чувств, и брак состоялся еще до подписания контракта, которое последовало только 4 июня 1519 года и было, вероятно, ускорено появлением у пары примерно в то же время сына Родриго. Историк Хуан Хиль недавно обнаружил, что греческий участник великого путешествия Магеллана по имени Николао де Наполес, сумевший вернуться домой, впоследствии свидетельствовал, что качал маленького Родриго на руках перед отплытием[227]. В брачном контракте оговаривалось приданое в 60 000 мараведи (этой суммы было достаточно, чтобы выплачивать годовое содержание пятидесяти матросам в кастильской валюте): половину Магеллан получал наличными сразу, остальное должен был получить в течение трех лет в материальных ценностях: драгоценности, мебель, украшения, предметы быта[228]. Магеллан подтвердил получение наличных денег 23 августа 1519 года, прямо перед самым отплытием. Однако в своем завещании Барбоза писал, что не до конца выплатил приданое, а Магеллан, в свою очередь, не передал ему 13 монет, которые составляли символический выкуп за невесту со стороны жениха[229]. Однако эти неувязки никак не повлияли на законность союза и не свидетельствуют о сожалении о нем или неохоте с какой-либо стороны. Магеллан женился в спешке; времени спокойно во всем разобраться не было.

Во время прибытия Магеллана в Севилью португальская колония в Севилье как раз несколько увеличилась. Разумеется, он привез с собой рабов, включая Энрике. Хорошо информированный рафинированный гуманист середины XVI века Франсиско Лопес де Гомара (лучше всего известный льстивыми описаниями деяний Кортеса в Мексике) утверждал, что жена Магеллана и ее отец дурно относились к Энрике и обидели его, что в итоге повлияло на его решение бежать и остаться после смерти Магеллана на Филиппинах, а не возвращаться в Испанию[230]. История выглядит правдоподобно: у Магеллана был еще один раб по имени Антонио, который бежал из дома семьи и был пойман в марте 1519 года в Сьюдад-Родриго[231]; а Дуарте Барбоза, родственник Беатрис, угрожал, по некоторым свидетельствам, высечь Энрике за леность уже после гибели Магеллана на Филиппинах. Судя по всему, хотя образ простого матроса с ребенком капитана на коленях может создать ощущение чудесного домашнего уюта и хлебосольства для всех без различия чинов, жизнь в доме Магеллана-Барбозы