Книга шестая: Исход (СИ) - Злобин Михаил

У меня не было ни времени, ни желания ввязываться в словестные перепалки и что-либо объяснять. Мое прошлое было черным, как мрак полярной ночи, и не было никакого смысла пытаться его обелить оправданиями или пояснениями. Мне было безразлично, кем меня считают эти люди, их здесь собрали не для разбора моих грехов, а для работы. Работы, в которую каждый из нас должен был внести свою лепту.

***

Собрание с учеными прошло не сказать чтобы совсем гладко, но очень информативно. Слушатели очень долго не могли усвоить одну простую вещь, что от них требуется проработка только одного скелета и мышечного каркаса, будущего сверхсущества, поэтому, то и дело бросались в непролазные дебри животной анатомии. То они пытались обосновать наличие четырехкамерного сердца у подобного зверя, то начинали яростно спорить друг с другом на тему строения его пищеварительной системы, а один фанатик вообще стал доказывать что-то про мочеполовую систему еще несуществующего монстра.

Но даже с учетом того, что научные сотрудники постоянно норовили свернуть не туда, я для себя извлек настолько много нового и полезного, что уже сейчас готов был пересмотреть свой изначальный подход к форме нового вида Морфов.

Я покинул общество ученых, почувствовавших себя во время обсуждения гораздо свободнее, чем в начале, когда посчитал, что они уловили суть моей задумки. Они столь увлеклись поставленной задачей, что даже позабыли о своих душных костюмах, приступив к обсуждению грядущей работы прямо здесь. Моего ухода, казалось, никто из них даже и не заметил, кроме, разве что, той боевой девицы, что бесстрашно попыталась ввязаться со мной в перепалку. Я поймал ее недружелюбный взгляд уже в самых дверях, но она поспешно отвела взгляд и уткнулась носом куда-то в бумаги, делая вид, что увлечена своими раздумьями. Хмыкнув, я вышел из аудитории, а следом за мной отправились и все мои конвоиры.

А следующей на повестке дня была другая встреча, куда более важная, чем эта. Встреча с людьми, обладающими схожими социально-психологическими характеристиками с покойным Амелиным. Но основная загвоздка крылась в том, что о роли потенциальных жертв никому из них еще не сообщалось. Убедить их добровольно пойти по пути смерти, судя по всему, предстояло именно мне. И что-то на этот счет у меня существовали определенные сомнения…

В этот раз я настоял, чтобы людей не защищали от меня никакими средствами, чтобы я мог максимально полно улавливать их эмоции и, в случае чего, корректировать свое выступление. Но мне упорно не желали идти навстречу в этой просьбе, так что пришлось подключать самого президента, чтобы тот своей властью поспособствовал решению спорного вопроса. И только тогда организаторы смирились с моими требованиями.

Кандидатур подобралось около тысячи человек, и из всех них мне предстояло убедить хотя бы каждого сотого. Конечно же, людей такого же склада ума и характера, как и мертвый генерал, было несколько больше, но правительство страны изначально решило не привлекать семейных служащих или имеющих на попечительстве родственников-инвалидов. И оспаривать это решение я не посмел, да и не имел такого намерения изначально, раз уж на то пошло.

Сейчас их всех собрали в большом конференц-зале размерами двадцать на тридцать метров, но даже в таком просторном помещении пришлось заметно потесниться, чтобы вместить всех разом. Некоторым не хватило места, и кое-кого усадили прямо ступеньки между рядами кресел.

Свет немного померк, и на стене появился светлый прямоугольник проекции, на котором секундой позже запустили короткий видеоролик, на котором президент страны толкнул недолгую, но проникновенную речь. Говорил он о долге, о чести, о том, что российские солдаты не первый раз выступают в роли защитников целого мира, упомянул без особой конкретики об угрозе, нависшей над всем человечеством, и о том, что только в их силах предотвратить неизбежное. В заключение он сказал, что не в праве просить или тем более приказывать собравшимся, и что решение о том, остаться в стороне или прийти на выручку своей Отчизне, предстоит каждому из них принять самостоятельно.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

На этом видео завершилось, и под потолком зажегся одинокий софит, бросающий пятно света на одинокую трибуну. Это означало, что настал мой выход. Мысленно переведя дух и испытав вдруг волнение, которое можно было сравнить с тем, что одолевало меня перед самой первой телевизионной съемкой, я вышел на сцену.

Меня никто не объявлял, но одного моего появления оказалось достаточно, чтобы монотонный гомон голосов, обсуждающих непонятное обращение президента, смолк, и зал погрузился в напряженную тишину. Большинство присутствующих сумели узнать меня, несмотря на мой сильно изменившийся облик, и я почувствовал, как в людях начинает нарастать злоба пополам с животным страхом.

– Я вижу, что вы узнали меня, – начал я свою непростую речь, – и ощущаю вашу ненависть. Не могу вас осуждать за нее, потому что на вашем месте испытывал бы ровно то же самое. Я не могу просить у вас и ваших павших товарищей прощения, потому что тем злодеяниям, которые я сотворил, прощения не может быть в принципе. Просто хочу чтобы вы знали, что за это я уже получил сполна. Вы, конечно, можете с этим не согласиться, но поверьте на слово, сложно придумать наказание хуже, которое постигло меня. Полтора года я лежал погребенным, не в силах пошевелить даже кончиком пальца. Целых полтора года я молил о смерти, как об избавлении. Я изнывал от столь сильного отвращения к себе, что вы все вместе взятые не сможете его даже вообразить, не говоря уже о том, чтобы испытать. Долгие месяцы, казавшиеся мне десятилетиями, моя личность медленно умирала, но неизменно возрождалась из могильного праха, чтобы ослепляющее омерзение к себе могло снова ее пожрать и уничтожить. Я балансировал на грани безумия, чувствуя его затхлый ветер в своем разуме, и не знал, что будет дальше…

Я говорил и говорил, все больше распаляя себя и зал. Смешанные чувства собравшихся людей то душили меня колючей проволокой, то пытались придавить к полу, то возносили под самый потолок, как восходящие воздушные потоки. И я катался на этих эмоциональных качелях, как последний адреналиновый наркоман на американских горках. Я не ожидал встретить понимания или снисхождения, и начинал объясняться только для того, чтобы людям было проще меня понять. Но чем больше я рассказывал о тех кошмарных днях, тем большее облегчение испытывал, тем легче становилась незримая гора черных грехов, давящая на мои плечи. Я словно исповедовался перед этими людьми, счищая со своей души мерзкую коросту, что облепила ее, словно непроницаемый кокон.

– Самые жуткие из моих преступлений не попали в объективы камер, и я не буду рассказывать о них, потому что иначе ваша вражда ко мне усилится многократно. Но вы должны знать, что они навечно остались запечатлены здесь, – я с такой силой ткнул себя в висок указательным пальцем, что тот громко хрустнул и изогнулся. – Эти сцены, полные омерзения и глухого отчаянья не отпускают меня ни на единый миг. Я лишился способности спать, и поэтому теперь лишен даже маленького шанса на кратковременное темное забытье без сновидений, они преследуют меня всегда, не давая даже мгновения передышки. Я устал бежать от этого кошмара, но ничего не могу сделать со своим прошлым. Я проклят и обречен. Ни один из вас не сумеет выдумать ничего хуже той пытки, которую я испытываю каждую секунду своего существования, так что можете даже не пытаться…

Я сделал короткую паузу, чтобы сделать глоток воздуха, который, по сути, мне был нужен только для того, чтобы говорить. Параллельно с этим, я наблюдал за собравшимися людьми и отметил, что они не сильно-то изменили ко мне свое первоначальное отношение, но, тем не менее, то с одной, то с другой стороны зала веял сквозняк чего-то отдаленно напоминающего сочувствие. Уже одно это можно было считать огромным прогрессом.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

– И все-таки, вас здесь собрали не для того, чтобы вы слушали мое покаяние. Вы слышали, что президент сказал об общечеловеческой угрозе, и его слова не были преувеличением. Помимо меня, есть еще одна такая же тварь – древняя и злобная, пришедшая к нам из глубины веков. Посмотрите, во что она превратила многомиллионный город за неполный месяц.