Мария-Антуанетта. С трона на эшафот - Наталья Павлищева

– Ах, нет, Луи, мы должны быть осторожны, чтобы не повредить нашему малышу…

Король даже подпрыгнул на постели:

– Кому?!

Антуанетта счастливо смеялась:

– У нас будет ребенок! Я беременна!

– О-о-о!!! – орал король безо всякого полового акта. – Ты уверена?

– Да.

– Конечно, конечно, мы будем беречь нашего будущего малыша! А его маму особенно.

Как бы ни захлебывался в восторге король, ни на какие политические уступки супруге он не шел, целуя ручки и твердя, что прекрасной женщине, тем более беременной, вредно заниматься такими скучными делами.

Антуанетта и сама махнула рукой, пусть себе эти министры разбираются между собой, ее главная задача выносить и родить своего ребенка.

Королева села за письмо матери. Как давно ей хотелось написать именно это: «Я беременна!» Столько лет ожиданий, столько лет мучений, чтобы благодаря советам двух людей – сначала императора Иосифа, а потом простой служанки Габриэль, иметь возможность это написать.

Чуть спохватившись, она добавляла, что чувствует себя прекрасно, не ездит ни верхом, ни даже в карете, только гуляет спокойным шагом, бережет себя и будущего малыша. Какое же это счастье – говорить и писать о своем будущем ребенке….

Но еще немного погодя, вернувшись к письму, Антуанетта добавила, что очень старается склонить короля именно к такому решению по поводу Баварии и министров, как ей советовали матушка и Иосиф, и у нее наверняка получится. Но умная мать между строк легко увидела, что уже не получилось, но осуждать дочь, у которой была долгожданная беременность, как-то не поворачивался язык.

В одном императрица все же не удержалась:

– Иосиф, неужели Людовику действительно пришлось в бессознательном состоянии делать операцию?

Мать ничего не спросила об этом интимном деле, когда он вернулся, ограничившись ответом сына, что все налажено. Теперь стало просто интересно, неужели зятю так тяжело было сделать эту малость раньше?

Но когда император, отводя в сторону глаза, рассказал о проблеме, мешающей нормальной жизни двух идиотов, Мария-Терезия некоторое время смотрела на него молча, широко раскрыв глаза, а потом по Хофбургу разнесся смех стареющей императрицы.

– Боже, Иосиф, надеюсь, у них хватит ума не рассказывать об этом в Версале?!

– Я тоже на это надеюсь.

Зря королева рассчитывала, что известие о ее беременности заткнет рты всем пасквилянтам, мерзкие листки появлялись с завидной регулярностью. Один подбросили даже в ее кабинет, причем слуги клялись, что никого чужого не видели.

– Луи, ты посмотри, раньше они зубоскалили по поводу твоей импотенции, зато теперь вовсю гадают, кто может быть отцом нашего ребенка!

Король оказался разумней, он поднял прелестную головку супруги и заглянул ей в глаза:

– Но мы-то знаем, что это наше дитя?

– Конечно!

– Тогда к чему обращать внимание?

Ее очень обрадовала реакция мужа, но в то же время хотелось сказать, что ему легче не обращать, он почти не вращается при дворе, а каково ей? Когда через некоторое время все же рискнула высказать такую мысль, король буркнул в ответ:

– Не давайте повода…

Было вполне понятно, о чем он, потому что одним из «авторов» ее беременности называли герцога де Куаньи, с которым у королевы был легкий флирт, и, конечно, графа д’Артуа. Причем сам Карл Артуа ничего не отрицал. Это было мерзко и нечестно, но выговаривать это брату мужа Антуанетта не стала, слишком унизительно.

Дочь

19 декабря 1778 года Мария-Антуанетта не раз вспомнила мать, но не только потому, что роженицы кричат «мама!». В ее жизнь снова вмешался проклятый Этикет. Как удалось Марии-Терезии не допускать во время родов в свою спальню толпу придворных? Наверное, для этого все же надо обладать силой воли и авторитетом именно Марии-Терезии.

У ее дочери такого не было, да и слишком долго ждали этого дня в Версале, чтобы можно было противостоять Этикету. Людовику тоже в голову не приходило, что в данном вопросе от принятых норм можно отступить хоть на шаг.

Поэтому в спальне Марии-Антуанетты, едва только у нее всерьез начались схватки, собралась добрая половина придворных. Были такие, кто устроился на возвышении, встал на кресла и пуфы, чтобы было видно сам процесс. Сначала королева начала злиться, но потом решила, что здоровье будущего ребенка важнее, и заставила себя просто забыть о присутствовавшей толпе.

К удивлению всех, самым толковым и спокойным оставался король. У Людовика хватило сообразительности приказать укрепить большущие шпалеры, которые загораживали саму кровать, иначе любопытные просто свалили бы их на Марию-Антуанетту. Антуанетта вспоминала крики Терезы и дала слово не кричать, чтобы не выглядеть недостойно. Она стойко переносила боль, никому не жалуясь.

В родильной было неимоверно душно, потому что окна давно закрыты на зиму и тщательно запечатаны во избежание сквозняков. Множество собравшихся людей ничуть не задумывались над тем, что роженице просто нечем дышать из-за пудры от париков, запаха помады для волос, духов, пота и спертого воздуха. С последним усилием Антуанетта просто потеряла сознание.

Заметили это не сразу. Когда Людовик повернулся к жене, счастливо блестя глазами, он увидел, что королева не дышит, закатив глаза. Крика, чтобы разошлись, просто не услышали из-за множества восклицаний. Поняв, что жене срочно нужен свежий воздух, он рванулся к окну. Королю помогли и, сорвав гвозди, распахнули хотя бы половинку окна. Новорожденного ребенка спешно унесли в другую комнату, чтобы запеленать.

Очнувшись, Антуанетта некоторое время беспокойно оглядывалась, понимая, что родила, но придворные и врач молчали, и несчастная королева решила, что родила мертвого ребенка. Наконец кто-то сообразил сказать, что девочка здорова и вполне жизнеспособна. Слезы ручьем хлынули из глаз Марии-Антуанетты. Наконец-то она стала матерью!

Бедная маленькая девочка, ты – не тот, кого так ждали, но для меня не менее дорога.

Жалел ли о том, что родилась дочь, король? Наверняка, ведь, появись у него сын, заткнулись бы все недоброжелатели. Но все равно, рождение ребенка говорило о том, что у родителей все в порядке, значит, могут быть еще дети и, конечно, среди них сыновья. В глубине души у Антуанетты осталась обида за поведение Людовика, как он ни был толков и разумен во время самих родов, он просто забыл поблагодарить ее за рождение дочери! Нет, потом король преподнес положенные подарки, но ей были куда важнее первые минуты.

Антуанетта лежала в темноте, глотая слезы… Все снова было совсем не так. Вместо долгожданного сына родилась дочь, Луи явно недоволен, потому что даже не подошел к жене, граф Прованский во время крещения маленькой принцессы, которую назвали в честь ее крестных Марией-Терезией Шарлоттой, устроил весьма мерзкую сцену, громко выговорив епископу, что имена и титулы родителей ребенка не были достаточно полно произнесены во время крещения. За фальшивой заботой о дословном выполнении обряда крещения все прекрасно заметили грязный намек на сомнения в отцовстве Людовика.

Королева усмехнулась, теперь она понимала, кто если не пишет, то, по крайней мере, распространяет грязные сплетни и памфлеты о них с мужем.

Было обидно, немыслимо обидно, она так старалась, вынашивая эту кроху, ограничила себя во многом, чтобы не навредить плоду, так ждала и любила малышку еще тогда, когда она только начала шевелиться внутри, так ждала ее появления. Придворные не услышали истошных криков матери при рождении ребенка, не увидели безобразных сцен. По какому праву может сомневаться в отцовстве Станислав, если не сомневается сам Луи? Да и в чем сомневаться?

Антуанетта злорадно подумала, что у самого графа Прованса с его мерзкой лживой Жозефой детей вообще нет, хотя они живут уже довольно долго.

А у нее принцесса, замечательная маленькая принцесса, с которой будет так забавно играть, учить ее ходить, говорить, наряжать малышку, украшать ее волосики… При одной мысли о дочери Антуанетту просто захлестывала волна любви и нежности. Это хорошо, что дочь. Сын принадлежал бы Франции, он дофин, наследник престола, а девочка будет принадлежать ей, и только ей! Это ее ребенок. Первый, выстраданный, а потому особо любимый. Нет, Антуанетта давала себе слово, что будет одинаково любить всех детей, у нее не будет любимцев, но пока нет следующего, вся копившаяся годами материнская любовь готова была выплеснуться на крошечное создание, сладко посапывавшее в своей кроватке.

Королева настояла, чтобы ей позволили кормить малышку самой. Конечно, долго ей этого делать не дали, но все же первые месяцы, прикладывая дочь к груди, королева радовалась, как дитя:

– Ты моя девочка, только моя!

Дверь открылась, не скрипнув, Людовик сам следил, чтобы все дверные петли и замки смазывались регулярно. Решив, что это кто-то из служанок, Антуанетта прикрыла глаза, не хотелось лишних вопросов, почему не спится, не нужно ли чего-то? Но по шагам поняла, что это муж. Людовик мог сколько угодно смазывать петли, ходить от этого легче он не стал.