Талтос - Энн Райс

Машина набрала скорость.

Он не мог ничего увидеть сквозь густо тонированное стекло. Обстоятельство, достойное сожаления. Полное безумие. В Штатах в его собственных машинах стекла не были тонированы. Конфиденциальность никогда его не беспокоила. Но мир виделся окрашенным в естественные цвета, и это было ему так же необходимо, как вода и воздух. Быть может, ему стоит поспать немного, и без сновидений.

Голос испугал его — голос молодой женщины исходил из динамика над его головой.

— Мистер Эш, я звонила в гостиницу. Они готовятся к нашему прибытию. Не желаете ли остановиться где-либо сейчас?

— Нет, я хочу только быстрее попасть туда, Лесли. Расположитесь удобнее, возьмите одеяло и подушку. Путь предстоит долгий.

Он закрыл глаза. Но сон не шел к нему. Это будет одно из таких путешествий, когда он будет ощущать каждую рытвину на дороге.

Так почему не поразмышлять о цыгане снова: худощавое темное лицо, блеск зубов, белых и безукоризненных, — зубов современного человека. Возможно, он богат, этот цыган. Богатый маг — пришло ему в голову во время беседы. Мысленным взглядом он расстегнул пуговицу и распахнул белую блузку на фотокарточке, чтобы увидеть груди. Придал им розовые соски и дотронулся до голубых вен, проступающих под кожей, которые должны были там быть. Вздохнул, издал тихий звук и отвернулся в сторону.

Желание оказалось столь болезненным, что ему пришлось усилием воли заставить его исчезнуть. Затем он снова увидел цыгана. Он смотрел на его длинную темную руку, перекинутую через подушку. Он ощущал снова запахи леса и долины, неразрывно связанные с цыганом

— Юрий…— прошептал он и представил, как склоняется над ним, поворачивает к себе и целует в рот.

Это ощущение тоже было подобно пребыванию в раскаленной печи. Он сел и наклонился вперед, опершись локтями на колени, а лицом — на руки.

— Музыка, Эш, — сказал он себе спокойно, снова восстановив прежнюю позу, и повернулся к окну. Пытаясь разглядеть хоть что-то сквозь это жуткое темное стекло, он напрягал большие глаза и начал едва слышно напевать сам себе слабеньким фальцетом песню, которую не мог бы понять никто, кроме Сэмюэля, и даже Сэмюэль мог ее не помнить.

Было два часа ночи, когда он велел водителю остановиться Он не мог продолжать. За тонированным стеклом скрывался весь мир, который он жаждал увидеть. Он не мог ждать дольше.

— Мы почти приехали, сэр.

— Я это знаю. Город находится всего в нескольких милях впереди. Вы поедете прямо туда. Устройтесь в гостинице и ждите меня. А сейчас позвоните охранникам в машину позади нас. Скажите, чтобы они следовали за вами в город. Отсюда я пойду один.

Он не стал дожидаться неизбежных возражений и протестов, вышел из машины, стукнув дверцей, прежде чем водитель успел прийти ему на помощь, и, слегка взмахнув рукой с пожеланием доброго пути, быстро пошел по краю дороги, направляясь в глубь холодного леса

Ветер уже стих. Луна, пробиваясь сквозь тучи, озаряла землю переменчивым слабым сиянием. Он ощутил вокруг себя запахи шотландских сосен, увидел темную холодную землю; храбрые острые всходы ранней весенней травы сминались у него под ногами. Эш почувствовал слабый запах первых цветов.

Стволы деревьев приятно ощущались под пальцами.

Долгое время он продвигался все вперед и вперед, иногда оступаясь, иногда хватаясь за толстый ствол, чтобы удержать равновесие. Он не останавливался, чтобы перевести дыхание. Он знал этот склон. Он знал звезды над головой, хотя облака старались укрыть их от его взгляда.

Несомненно, звездные небеса возбуждали в нем странные, болезненные эмоции. Когда наконец он остановился, то был уже на вершине горы. Его длинные ноги слегка побаливали, как, возможно, им и полагалось. Оказавшись в этом священном месте, которое для него значило больше любого другого клочка земли во всем мире, он вспомнил время, когда конечности его не болели, когда он мог без устали взбираться на холмы большими размашистыми шагами.

Не имеет значения. Что для него эта слабая боль? Она позволяла ему проникнуться болью других. А люди вынуждены испытывать столь тяжкие страдания. Вспомнить хотя бы об этом цыгане, уснувшем в теплой постели, которому снится его ведьма. А боль — всегда боль, независимо от того, физическая она или душевная. Ни самые мудрые из людей, ни сам Талтос никогда не узнают, какая из них хуже: боль сердца или боль плоти

Наконец он повернул и стал искать еще большую высоту, упорно взбираясь по склону, даже когда тот казался немыслимо крутым, и часто цепляясь за ветки и твердые скалы, чтобы помочь себе.

Поднялся ветер, но не сильный. Ногам и рукам стало холодно, но это был не тот холод, который показался бы ему нестерпимым. В действительности холод всегда освежал его.

И в самом деле, благодаря заботам Реммика на нем было пальто с меховым воротником; благодаря ему самому у него была теплая шерстяная одежда; благодаря небесам, возможно, боль в ногах не усиливалась, только ныли они несколько ощутимее.

Земля немного осыпалась. Он мог бы упасть здесь, если бы не деревья, которые, как высокие перила, охраняли его безопасность, давали возможность подниматься все выше — и довольно быстро.

Наконец он свернул и попал на тропу, которая, как ему было известно, должна здесь проходить. Она извивалась между двумя слегка возвышающимися холмами, на которых сохранились нетронутыми старые деревья. Возможно, их щадили все те, кто вторгался сюда уже в течение целых столетий.

Тропа спускалась к небольшой долине, усеянной острыми камнями, которые кололи ноги и заставили его не единожды потерять равновесие. Затем он снова пошел вверх, думая, что холм совершенно непроходим, если забыть о том, что он поднимался на него и раньше. Он не сомневался, что и на этот раз сила воли поможет ему преодолеть все препятствия.

Наконец он вышел на маленькую поляну, и глаза его сосредоточились на нависающей в отдалении остроконечной скале. Деревья росли так густо, что он с трудом отыскивал тропу или даже просто устойчивую опору для ног. Он продолжал продвигаться, давя ногами низкорослую поросль. Повернув направо, он увидел далеко внизу, за громадной глубокой расселиной, воды озера, сияющие в бледном свете луны, а за ним, еще дальше — высокие скелетообразные руины Кафедрального собора.

У него прервалось дыхание. Он не знал, что они так многое перестроили. Охватив взглядом картину в целом, он смог представить весь крестообразный план церкви, как ему казалось, и множество приземистых палаток и строений, несколько мигающих огоньков, не превышающих по величине булавочную головку. Он остановился отдохнуть, опершись на скалу, прочно закрепился и издали смотрел на этот мир, каким он стал, не опасаясь оступиться или скатиться вниз.

Он знал, что это значит — падать и падать, зацепиться, вскрикнуть и… не удержаться — и вот уже его беспомощное тело с многочисленными ушибами и синяками приземляется на ровной площадке внизу.

Пальто его было порвано. Ботинки промокли от снега.

На мгновение запахи этой земли охватили его и преодолели все другие ощущения настолько, что он почувствовал почти эротическое наслаждение, пронзившее все его тело, сжавшее его чресла и прошедшее волной по всей коже.

Он закрыл глаза, и мягкий, безобидный ветер дунул ему в лицо и позволил пальцам ощутить озноб.

«Оно близко, совсем близко. Все, что тебе нужно сделать, — это взобраться наверх и свернуть перед серым валуном, который сможешь увидеть сейчас при свете луны. Через мгновенье облака снова закроют свет, но для тебя это не имеет значения».

Отдаленный звук донесся до его слуха. На миг Эш подумал, что, возможно, ему это кажется. Но он продолжался: тихий мерный бой барабанов и тонкое ровное завывание дудок — мрачное звучание, без всякого ритма и мелодии, которые бы удалось различить. Звуки внезапно привели его в панику, а затем вызвали растущее беспокойство. Звуки становились все громче, или, скорее, он сам позволял себе все внимательнее к ним прислушиваться. Ветер внезапно затих; барабанный бой усиливался, доносясь откуда-то с нижних холмов, дудки продолжали ныть, и он снова попытался уловить хотя бы какую-то закономерность в этом шуме. Тщетно. Эш скрипнул зубами и прижал ладонь руки к правому уху, чтобы заглушить звук окончательно.

«Пещера. Подняться и войти. Повернуться спиной к барабанам. Какое отношение они имеют к тебе? Если бы им было известно, что ты здесь, стали бы они играть настоящую песню, чтобы заманить тебя внутрь? И помнят ли они до сих пор те песни?»

Он оттолкнулся от скалы, пошел дальше и, обойдя вокруг валуна, ощупал его холодную поверхность обеими руками. В двадцати футах впереди, возможно чуть подальше, находился вход в пещеру, заросший кустарником, скрывавшим его от других скалолазов. Но он знал о случайном нагромождении камней над входом. Он стал обходить его сверху. Ветер свистел между сосен. Он отталкивал от себя густые заросли, а мелкие ветки царапали ему руки и лицо. Это его не трогало. Наконец он вступил в полную тьму. И свалился, тяжело дыша, возле стены. Снова закрыл глаза