Снега метельные - Иван Щеголихин

«Ну и черт с тобой,— решила Ирина.— Вахлак!»

Она знала, что недобрая молва о ее скоротечном за­мужестве докатилась и сюда, но не слишком-то сокруша­лась. На сплетни она не обращала внимания. Но Грачев, тем не менее, оскорблял ее своим, мягко говоря, равноду­шием, и когда она слышала какую-нибудь похвалу в его адрес, то многозначительно поджимала губы, будто что-то нехорошее о нем знает, дескать, не особенно-то востор­гайтесь.

А знала она совсем немного — оперирует отлично, работает не щадя себя, живет вдвоем с трехлетним сы­ном, жена умерла в родах.

По утрам, едва переступив порог, она против своей воли ждала появления Грачева. Стала удивляться — по­чему это она раньше считала его безликим? Наоборот же, он совершенно особенный. Серые задумчивые глаза, хрящеватый тонкий нос, круто изломанные решительные, как думалось Ирине, губы. Он входит в ординаторскую легко, бесшумно, как ходят люди физически сильные, и вместе с тем неторопливо, никогда не суетился. Рукава халата закатаны, голые руки за поясом. Когда он оперировал, не слышно было командных окриков, и даже эта его собран­ность, его пренебрежение почти узаконенной манерой грубить за операционным столом раздражали Ирину. Она тосковала, не находя в нем ничего предосудительного. Единственная нелепость в его поведении — не замечает ее. И живет такой спокойный, сильный, славный, будто в упрек ей.

Может, он до сих пор любит свою покойную жену и не смотрит на других женщин?

Она стала замечать, что слишком часто вздыхает. Просто так, ни с того ни с сего. Наберет в шприц пени­циллин — и вздохнет, будто с плеч гору свалила. Сдела­ет укол — и вздохнет. Разнесет по палатам лекарства, выйдет в пустой коридор — и снова вздохнет. Сколько раз давала себе слово следить за собой, пресекать вздохи — и забывала.

Однажды поступил в больницу срочный вызов. В от­даленный поселок просили хирурга вместе с операцион­ной сестрой. Ирина надеялась, что направят Грачева, ждала молитвенно, с трепетом. Так и вышло. Ирина по­бежала к главному врачу.

— У меня в том поселке тетя родная. Пять лет не ви­делись. Разрешите мне полететь.

Сестры в такие рейсы соглашались неохотно, и по­тому главный врач тут же дал разрешение.

Грачев первым взобрался в самолет, обернулся и про­тянул руку Ирине. Ирина ухватилась, чувствуя, что крас­неет, сердце так и колотится. « Да что это со мной!»— по­думала она, чуть не плача.

Шел пятьдесят четвертый год. Кончался март, опада­ли сугробы, с полей сходил серый тяжелый снег, и весен­ние ветры разгоняли остатки влажной стужи. Всюду го­ворили и писали о целине, и поселковый фельдшер, встретивший самолет, чуть не с первых слов сообщил, что уезжает на Алтай, а тут вот такой сложный случай. Мо­лодой, очень самоуверенный, он, должно быть, пользо­вался в поселке авторитетом врача, и ему было досадно, что пришлось обратиться к помощи санитарной авиации.

Приступили к операции. Ирина следила за руками хирурга, за его бровями, нависающими над маской, за морщинками на лбу, которые постоянно двигались, как рябь на озерной глади, то появлялись, то пропадали. Она радовалась тому, что стоит рядом с ним, слышит его ды­хание и даже легкий запах табака. «Это еще не все,— думала она в радостном предчувствии.— Вот кончится операция, и мы вместе будем ужинать. Нас куда-нибудь поведут, усадят за один стол...»

Она часто спрашивала, беспокоясь:

— Нашли отросток?— и через минуту снова:—Ну как, Леонид Петрович?.. Ой, хоть бы нашли поскорее!

Сама себя не узнавала, такая ласковая, заботливая. «Я хорошая, я внимательная,— думала она о себе, как о маленькой.— Ну, посмотри на меня, посмотри, увидишь, какая я хорошая...»

Грачев молчал, пока искал отросток, не выразил осо­бой радости, когда нашел, а искал долго и не без тру­да — лоб вспотел.

— Зажим... Тампон... Кисетный шов,— говорил он ровным голосом.

Не поднимая глаз, он ждал появления ее руки, брал цепким движением, сразу, не плавая пальцами по воз­духу.

«Хоть бы посмотрел, спасибо сказал...»—думала она.

В операционную заглянул пилот, закутанный с голо­вы до пят в белое.

— Я полечу!— басом сказал он.— Погода. А завтра вернусь за вами. Как?

— Через полчаса вместе полетим,— ответил Грачев, не оборачиваясь.

— А больную бросим на произвол судьбы?— тотчас сказала Ирина, будто она тут главная и вся ответствен­ность лежит на ней.

Хирург не ответил. Сразу наплыла обида. Только сейчас она впервые за сегодня вздохнула.

— Шёлк...— услышала она и рассеянно подала игло­держатель.

—Шёлк,— чуть громче повторил Грачев и вернул ей инструмент.

— Надо шёлк, а вы кетгут подаете!— ворчливо ска­зал фельдшер.

Ирина стиснула зубы, наотмашь швырнула иглодер­жатель под ноги и бросилась из операционной, разрывая тесемки халата.

Когда Грачев вместе с фельдшером вошли в прием­ный покой, Ирина сидела у стола, отвернувшись к окну, напряженно прямая, окаменевшая. Где-то за стеной, мо­жет быть, в палате лилась едва слышная грустная мелодия. Ирина ждала гнева Грачева и готова была спо­койно, смиренно с ним согласиться. За неслыханное по­ведение во время операции (сказать точнее, в самом конце операции) такую сестру полагалось по меньшей мере уволить. Так пусть он увидит, как легко она рас­станется с больницей, с работой, как ничто ей не дорого, и она не трусиха. Но она не намерена дальше терпеть его издевательского, умышленного пренебрежения к ней! Она человек, а не букашка.

Под тихую грустную музыку хотелось чувствовать се­бя самой разнесчастной на земле. Что оставалось бы лю­дям в горе, если бы не было музыки?..

Фельдшер глянул на нее враждебно, но и с опаской — неизвестно, что еще может выкинуть эта медсестра с ху­лиганскими замашками. Как она не додумалась еще швырнуть инструментом в хирурга.

— Принесите, пожалуйста, историю болезни,— по­просил Грачев фельдшера и сел напротив Ирины. Столик был крохотный, они оказались совсем рядом, голова к голове.

— Прошло?— негромко спросил хирург.

Она рывком обернулась — Грачев рассматривал кон­чики своих пальцев, бурых от йода. Губы его, как пока­залось Ирине, дрогнули в усмешке.

«Он торжествует, ждет, что зарыдаю сейчас от стыда и отчаяния!»

— Чему вы улыбаетесь?— прищурившись, еле слыш­но спросила Ирина.— Как сатана.

— Сатана?— удивился он и неожиданно рассмеялся. Ирина вскочила, загремев стулом, отпрянула к стене.

— Не-на-ви-жу!— по слогам выговорила она. Лицо ее побелело, ноздри дрожали.— Ненавижу вас!

Грачев растерянно выпрямился, взглянул на нее, уви­дел ее ненавидящие и страдающие глаза, лицо как перед обмороком,— и, наверное, все понял...

От шума проснулся пилот, спавший тут же на клеен­чатой кушетке, и начал тереть щеку. Вошел фельдшер.

Ирина не замечала ни того, ни другого, с открытой яростью ждала, что скажет хирург.

Грачев взял из рук фельдшера историю болезни и на­чал писать. Перо посвистывало в полной тишине.

Ирина вышла на улицу, не надев пальто. Ее охвати­ла студеная свежесть вечернего воздуха, напитанного влажными запахами весны, земли, холодного простора. Продрогнув на ветру, она успокоилась, вернулась в опе­рационную и стала неторопливо собирать инструменты,— блестящие, чистенькие расширители, пеаны, кохеры.

Обратно летели в полном молчании. Почему-то обоим было одинаково грустно.

Она приготовилась к тому, что назавтра ее вызовет главный врач и, как минимум, объявит выговор или пред­ложит подать заявление. Тем лучше, с глаз долой — из сердца вон. Но главный врач ее не вызывал, а утром встретил ее в коридоре Грачев и сказал неожиданно виновато:

— Я чем-то вас обидел? Я этого не хотел, извините, ради Бога. Может, вы меня не так поняли?..

Ирина едва-едва удержалась, чтобы не сказать: «Нет, это вы меня совсем не понимаете. Оттого и обидно».

Теперь он стал здороваться с ней, но этого ей уже ка­залось мало, она только вздыхать стала чаще. И чего-то все ждала, ждала, и верила, что дождется.

Тридцатого апреля на квартире у главврача устрои­ли вечер: встречали Первомай и провожали на целину трех сотрудников больницы. Среди отъезжающих был и Грачев. «Вот и настал момент»,— решила Ирина. За сто­лом она села рядом с Грачевым, а когда выпили за здо­ровье, успех и счастье новых целинников и включили ра­диолу, пригласила Грачева на танец. Танцевал он плохо, но ее предложение принял — была не была! Она никого не замечала, ей казалось, что они вдвоем в каком-то пустынном зале, хотя в квартире было тесно и людно.

— Долго вы еще здесь пробудете?— нетерпеливо спросила она.

— Да нет... Пора домой. Сашка ждет,— ответил он сбивчиво.

«Все еще ничего не понимает, не подозревает,— отме­тила Ирина.— Но скоро поймет, скоро!»

Смолкла радиола, и Грачев стал прощаться. Старуш­ка санитарка из операционной прослезилась, запричи­тала: