Вторжение - Василий Соколов

- Принимайте к себе. Замерз чертовски! - сказал Гребенников.

- Садитесь, товарищ полковой комиссар, - пригласили бойцы.

Он присел на корточки и скоро почувствовал, как иззябшие пальцы рук, стоило немного подержать их у огня, защемила легкая, приятная боль. А спину холодил поддувающий сзади ветер. Холод пробирал до костей и бойцов, которые молча жались у костра.

- А где же капитан Семушкин? - спросил Гребенников.

- Окопы проверяет, товарищ комиссар, - ответил сержант Костров.

- Так-так... Гляжу, спасенье только у костра. А как же с ночлегом устраиваетесь?

- Кто как сумеет.

- Чем укрываетесь?

- Во всех видах одна вещь служит нам, - пряча усмешку в глазах, ответил Костров. - Мы в таких случаях вспоминаем старую притчу: "Чем, солдат, укрылся?" - "Шинелью". - "А что постелил?" - "Шинель". "А что в головах?" - "Тоже шинель". - "Сколько же у тебя, солдат, шинелей?" - "Да одна!"

Бойцы посмеялись.

Кто-то принес охапку сухих веток, начал бросать их в костер, и, сердито потрескивая, они запылали жарким пламенем. В котле, подвешенном на двух толстых рогулинах, начала ворковать и пениться вода.

- Каша убежит. Держи, Степан, - послышались насмешливые голоса.

- У нас котел привязан, никуда не денется, - спокойно ответил Бусыгин и стал помешивать деревянной ложкой.

Не прошло и получаса, как котел был составлен на снег. Начали есть пшенную кашу. Она слегка попахивала дымком и зеленой, сгоревшей на быстром огне хвоей. Отведал каши и Гребенников. За эти короткие минуты он успел сродниться с бойцами. "Какие ребята! Мороз им нипочем, на снегу спят... Да, живет в нашем народе дух сурового мужества!" Потом с сожалением представил: вот надвинется ночь, потухнет костер, останутся тлеть головешки, и бойцы укроются одними шинелями, сердясь и на лютую непогодь, и на свою трудную службу...

Подошел капитан Семушкин, белый, как привидение.

- Ну и морозяка! Воробьи на лету падают. Сейчас бы погреться...

- А кто вам запрещает? - спросил Гребенников.

- Товарищ полковой комиссар, приказ, - развел тот руками. Действовать в отрыве от части... Пусть посидят в лесу, так сказать, сами по себе... Пищу готовят сами. Одним словом, учатся тому, что нужно на войне.

- Верно, - согласился Гребенников. - Но приказы пишутся в расчете на умных людей. Так ведь, а?

- Понятное дело.

- Так кто же вас заставляет вынужденно терпеть? Какая в этом польза? - спросил Гребенников и, заметив на лице капитана недоумение, добавил: - Надо было приноровиться.

В словах полкового комиссара слышался упрек. Красноармейцы переглянулись, молчаливо соглашаясь с тем, что сказал Гребенников, и одновременно сомневаясь: не напрасно ли они сидят вот так, на ветру? Но нужно это службе? А может, и нужно? Не пошутил ли полковой комиссар, говоря одно, а думая совсем о другом, чтобы попытать, как они себя поведут? Но Гребенников, кажется, вовсе не собирается шутить, выражение его лица озабоченно-строгое. И, немного выждав, он говорит:

- Да, да, зачем напрасные лишения?.. Закалять организм? Но разве это закалка, когда люди не знают, ради чего это делается. Вы так можете загубить и себя, и вот их...

- Что поделать? - передернул плечами Семушкин.

- Лопаты, топоры имеете?

- Имеем.

- Тогда совсем не понимаю вас, - развел руками Иван Мартынович. - Как можно держать топоры и не чувствовать себя дровосеками? Живо поднять бойцов и строить жилье!

Сказано это было так громко, что красноармейцы невольно повставали: некоторые сняли с себя плащ-палатки, другие поспешили за топорами и лопатами, лежавшими навалом под елью. Тем временем Гребенников вместе с командиром роты обдумывал, как лучше делать шалаши и снежные домики.

- Да, да, не смейтесь. Самые настоящие домики из снега, - заметил Гребенников. - В финскую кампанию мы делали их так... - Он взял лопату, воткнул ее четырежды в снег, подрезал его снизу и приподнял белый и граненый, похожий на кирпич пласт.

- А можно делать углубления прямо в снегу, - заметил подошедший Алексей Костров. - Мы еще в детстве их рыли.

Бойцы понимающе делятся на группы. Одни, выбрав твердый покров снега, нарезали квадраты, другие подносили еловые ветки.

Гребенников в паре с Семушкиным носил снежные глыбы. Таскать пришлось много, кажется, рубашки даже взмокли, а лица заиндевели. Порой Гребенников останавливался, потирал руки, обрадованно говорил: "Эх, и толково получается".

Он позвал Бусыгина, попросил взбодрить костер, поставить чай и снова взялся за дело. Он не ходил, а бегал, как бы призывая всех работать быстро. Потом так же споро укладывал снежные кирпичи. И на глазах вырастал дом: уже возведены стены, сверху положены жерди, ветки и на них пласты снега - так будет теплее!

- Славно получается. Как это я сразу не решился? - пожалел Семушкин.

- Ты будь себе на уме, - отвечал Гребенников. - Солдат - он такой... учи, требуй - не обидится. А проявишь заботу, и, честное слово, как отца будет почитать.

- По себе знаю, - кивнул Семушкин и, помедлив, признался: - Я вот только побаивался... Нагрянет полковник, накричит опять.

- Гнездилов, что ли? Что ему не понравилось?

- Кто его знает. Взъелся, как... Ноги мои не нравятся.

Свечерело. Метель, кажется, унялась, лишь изредка ветер шевелил, перекатывал возле елей седые космы снега. Только не сдавал, крепчал мороз. А в снежном доме почти не чувствовалось холода: стены обложены еловыми ветвями, пол тоже из веток, и так сильно пахнет смолой, будто весна пришла.

- Чудно! - говорит молодой боец. - Кругом зима, а тепло. Вроде бы снег греет.

- Известно, - ответил Бусыгин. - Возьми зверя, зайца, положим. Недаром в снегу спит. Снег-то, если к нему приноровиться, тоже тепло сохраняет.

- А вы, видать, лесной житель, - заметил Гребенников.

- Сибиряк, товарищ комиссар, - ответил Бусыгин.

Потрескивали в костре ветки. Костер маленький, разложен прямо на снегу у входа, а тепло дает - хоть снимай гимнастерки. Бусыгин вынул кисет, хотел закурить, но спохватился: нет бумаги, и затолкал кисет в карман.

Гребенников вспомнил, что у него в боковом кармане лежат тонкие листы бумаги, те самые, что передал ему Гнездилов. Вынув, пробежал глазами и усмехнулся: голая инструкция, мертвые слова...

- Берите, бумага самая подходящая, - подал Гребенников.

- Закурите и вы с нами за компанию, - протягивая кисет, предложил Бусыгин.

- Спасибо, неохота. Вот чайком побалуюсь...

Бусыгин тотчас снял с треноги котелок, достал из ранца чай, сахар, потом налил полную кружку и подал комиссару.

Время было позднее, но никто этого не замечал. Бойцы сидели на обрубке бревна, лежали на полу, на еловых ветках, и пламя костра выхватывало из темноты их лица, то смеющиеся, то молчаливо-сосредоточенные. Каждому хотелось услышать что-то необыкновенное или самому вспомнить такое, чем, может, никогда ни с кем не делился. Только один Алексей Костров сидел в сторонке, держа в руке погасшую папиросу. Заметив это, полковой комиссар спросил:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});