Повелитель вещей - Елена Семеновна Чижова

такая возможность – пускай поможет; не мальчик, чтобы сидеть у нее на шее, тянуть из матери жизненные соки…

Разговор вышел нехорошим, а главное – закончился ничем. И виноват в этом Павлик, вывернул так, будто бы она его душит, и притом в такой момент, когда решается что-то важное, чуть ли не судьба. «Да, я обещал! – Сын кривился лицом. – И что?! Можно подумать, я отказываюсь!» А когда она попыталась возразить, мол, обещаниями сыта не будешь, вскочил и замахнулся, слава богу, не на нее, а на компьютер, – и так по нему ударил… Что-то вспыхнуло и побежало черно-белыми точками – мелкими, как мурашки, которые Анна (не ожидавшая такого скандального поворота), чувствовала на коже, когда, хлопнув дверью напоследок, шла к себе.

Этот в высшей степени неприятный разговор, поднявший со дна ее души темный слой мути, требовал немедленного выхода. Прижав руки к груди, Анна бродила из угла в угол – мерила замкнутое пространство комнаты напряженными шагами: искала какое-нибудь трудное дело, только чтобы отвлечься, занять дрожащие руки – забыть плохой разговор, выкинуть из головы.

Перебрав проверенные рецепты (вроде стирки постельного белья или чистки сковородок специальными средствами для удаления въевшихся жировых отложений), она сочла их недостаточно радикальным. К тому же слишком громкими. Мамочка, во всяком случае, услышит, призовет и потребует объяснений: за каким чертом она не дает никому спать, гремит посудой, включает посередь ночи воду…

Ходила-ходила и выходила. Нашла: разобрать в кои-то веки шкаф – лежащие мертвым грузом вещи: юбки, кофточки, шарфики, купленные еще в советское время, когда не было ни китайского ширпотреба, ни тем более волшебных магазинов, куда входишь одним человеком, а выходишь совсем другим.

И, приступив к трудному делу, так им увлек-лась, что не заметила, как время перевалило за полночь, а она все вынимала и раскладывала по полу, изумляясь тому, сколько же у нее всего накопилось – в том числе ненадеванных, с бирками – вещей. Будто в те прежние молодые годы она не жила, а готовилась к жизни, чтобы однажды (как гадкий утенок в лебедя) превратиться в интересную – пусть немолодую, но зато элегантную, в стиле ретро, женщину, под стать девицам из модных журналов, которые заместительница Аделаида Ивановна кладет на журнальный столик, чтобы клиентки, ожидающие своей очереди, могли их полистать.

Недели две назад, улучив момент, когда Аделаида Ивановна вышла, Анна открыла один из них наугад – и узнала о «принципе комбинирования»: автор статьи (судя по фотографии, ненамного старше ее Павлика) называл его «альфой и омегой, основой основ правильного современного гардероба», особо подчеркивая, что «в моде – как на поле боя: старайтесь брать умением, а не числом».

Но сейчас, осматривая пустой шкаф, в котором остались одни голые плечики (мамочка называет их «распялочки»), висели на поперечной перекладине, слегка покачиваясь под ветром грядущих, она надеялась, перемен, Анна думала не о принципах, а о том, что она ни в чем не виновата; это мамочка захлопнула створки ее жизни, заставила смотреть на жизнь сквозь замочную скважину. И что для таких, как она, Анна, даже щелочка в приоткрытой двери – простор.

Не успела она так подумать, как мать у себя за стенкой ожила и что-то невнятно крикнула – в другой раз Анна бы к ней кинулась, но сейчас не стала отзываться. Испугалась, что голос, которому она обязана своими душевными муками, заведет ее в чащу темных мыслей, где она снова запутается, как зверок, выросший в неволе, если выпустить его из клетки и бросить в лесу.

Напомнив о себе невнятным, не пойми-разбери криком, мать затихла и больше не вмешивалась – будто предоставила дочери право пожить по-своему, совершать ошибки, даже непоправимые. Пользуясь этим правом – ползая по полу, прикладывая одну вещь к другой, – Анна подобрала и сложила несколько смелых комбинаций: синюю кофту к сиреневому бархатному платью (уж и не вспомнить, она ли это платье покупала); зеленую, в крупный горох блузку – к длинной, чуть ли не до щиколоток темно-фиолетовой юбке или к плащу, так ни разу и не надеванному, который купила втридорога у какой-то тетки – кстати сказать, по настоянию той же Натальи, на все лады его расхваливавшей, – эта тетка приносила к ним в школу разные импортные вещицы, чтобы продать, как в те годы говорили, с рук.

Весь остаток ночи, перетекающей в желтовато-хмурое утро (как густое постное масло из бутылки), Анна, открывая глаза и вздрагивая, видела мреющие в полутьме образы своего счастливого прошлого – которое она, строго говоря, не прожила.

Наутро, переделав домашние дела, она решилась и позвонила Светлане…

Тут, восходя по лестнице событий, мы перепрыгиваем через несколько ступенек сразу: выбор подходящей фотографии (разумеется, той, где Анна красива неброской русской красотой); составление текста; наконец, промежуточный отбор – этот этап Светлана назвала самым важным: чтобы, как она выразилась, слить бесперспективных, тех, кто откровенно зарится на жилплощадь; когда Анна робко предложила: «Может, не упоминать про квартиру?» – Светлана, срезав ее встречным вопросом: «Про что же тогда упоминать?» – так на нее зыркнула, что Анне расхотелось возражать.

Хлопоты по организации череды проверочных встреч (сама Анна называет их свиданиями) Светлана взяла на себя.

– До выхода на пенсию я служил внештатным сотрудником в заводской многотиражке. – Пожилой претендент на ее руку и сердце заметно волнуется. Хвастаясь своими жизненными достижениями, он обтирает лоб носовым платком. Мнет платок в руках.

Кивая из вежливости, Анна исподтишка его рассматривает: лысоватый, чуточку квадратный череп, глубокие залысины – где-то она читала, что у мужчин такие образуются от большого ума.

Между тем претендент на ее сердце замолкает. Видимо, решив, что пора поинтересоваться и ее жизнью, выяснить, чем она, его будущая супруга, как говорится, живет и дышит.

– А вы, как я понял из вашего объявления, учительствуете? Так сказать, сеете разумное, доброе, вечное… Надеюсь, не военное дело?

С его стороны это, разумеется, шутка, ирония – но ставящая Анну в неловкое положение. Анна колеблется: признаться, что она давно не учительствует? Или умолчать – тем самым начиная семейную жизнь со лжи?

Не найдя достойного ответа, она переводит стрелки разговора на упомянутую многотиражку.

– Вы сказали, многотиражка…

– Да, я сказал многотиражка. – Собеседник делает шумный глоток, обтирает лоб и смотрит на Анну испытующе.

В иных, не таких волнительных обстоятельствах Анна наверняка бы нашлась: спросила бы, как эта газета называлась? С какой периодичностью выходила: раз в неделю или чаще? Сколько было сотрудников? Какие темы освещались: общероссийские или местные?.. Чтобы задать содержательный вопрос, надо собраться с мыслями, сосредоточиться. Мешает платок, которым ее неприятный собеседник поминутно вытирает лоб; глядя на платок, Анна думает: «Ну почему, почему он такой… несвежий?»

Этим утром, когда Анна