Одиссея Варяга - Александр Чернов

Степан Осипович стоял с немецким биноклем на правом крыле мостика, и по всей его фигуре чувствовалось, как он переживает наше временное бессилие. Появись мы здесь раньше хоть на полчаса… Да даже на двадцать минут! И мы бы успели прикрыть наши большие крейсера. Увы, тщетно… В оптику можно было разглядеть лишь, что "Рюрик" ужасно горит, поворотясь носом к японской линии. Мачты и задняя труба на нем снесены, а японцы продолжают бить его остервенело. "Россия" пострадала меньше, но едва-ли продержится в относительном порядке минут пятнадцать. Не поспел к ним даже Рейценштейн, уже отвернувший вправо на соединение с крейсерами Грамматчикова.

На какое-то время "Ретвизан" занятый перестроением перекрыл нам обзор. На что адмирал очень живо реагировал, приказав докладывать ситуацию с марса. Мичман Кусков помчался выполнять это поручение, когда на фалах "Цесаревича" поднялись флаги какого-то сигнала. Вскоре стало ясно – противник ворочает от нас "вдруг" с очевидным намерением догнать "Россию" строем фронта и добить всем скопом. "Рюрика" от нас не было видно. Но очередной сигнал с "Цесаревича" принес печальную весть – "Рюрик" опрокинулся". Как же тяжко стало на душе! Все на минуту замолчали. Кто-то крестился. Адмирал наш обножил голову, и мы последовали его примеру. Все про себя гадали, сколько теперь продержится "Россия"…

Тем временем линия наша подравнялась, и с мостика "Потемкина" стало лучше видно происходящее впереди.

– Смотрите! Смотрите! Что это? Что они делают? – крикнул вдруг старший артиллерийский офицер броненосца лейтенант Неупокоев, и в голосе его были и недоверие и недоумение.

Но я и сам смотрел, смотрел, не отрываясь от бинокля, и не веря глазам: японцы продолжали ворочать влево. Не за "Россией", а еще круче – на обратный курс!

Мы стояли, обмениваясь отрывочными замечаниями, недоумевая, почему японцы не добив за несколько минут оставшуюся в одиночестве "Россию", в чем, не буду лукавить, я практически не сомневался, и не обрушившись потом на наше слабое место, транспорты и их прикрытие – бронепалубные крейсера, вздумали разворачиваться. Ведь до нас было еще миль восемь – девять, и времени у них вполне на все это хватало. Помнится контр-адмирал Молас высказался именно в этом духе. И тут наш обычно сдержанный и корректный командующий, вдруг взорвался.

– Да нет же! Нет у них времени! Ни минуты больше у них нет. Все! Того все понял – скорости у него не хватит уйти от меня, если и дальше будет между нами и берегом торчать! Скоростенку ему Руднев с Небогатовым и Григоровичем поубавили. Но только толку-то теперь что! Он же христопродавец сейчас пойдет Руднева с его недобитками топить, "пересветы"-то все покалечены, а потом скорее бежать от меня на ночь глядя. Может к себе, а может к дружкам его английским.

Штурмана! Сколько у него есть времени до того как мы подойдем на эффективную дистанцию боя? Наша – 16. Его – 14 с половиной узлов…

Ну вот… И я так прикидываю: что уже почти в сумерках… Может, может опять уйти, супостат окоянный! Да еще перед этим дел нам таких наворочает…

Затем адмирал быстро прошел мимо нас в ходовую рубку, где, выдернув пробку амбрюшота связи с машиной, заговорил резкой своей скороговоркой, которая обычно и выдавала его крайнее нервное напряжение, обращаясь к главному механику:

– Машинное, Николай Яковлевич! Макаров говорит… А где Цветков? Ясно. Александр Михайлович, дорогой, сейчас все от Вас и ваших духов зависит… Нет! Какое там снижать! Цветкову передайте: дать все что возможно, даже невозможно! На два часа. Как минимум. Опаздываем мы. "Рюрик" уже погиб! Выручайте. Если нужно людей, берите, Васильев на смену качегарам сейчас даст народ с противоминного… Но, голубчик! Выжмите мне семнадцать! Приказываю! Прошу! Наши там погибают, понимаете!!!

После чего коротко взглянув на нас Макаров нахмурившись пояснил:

– В машинном сейчас Коваленко. Старшой мех наш во второй кочегарке – у них там магистраль шипит… Не ошпарились бы… – и добавил, обращаясь уже к командиру флагмана каперангу Васильеву:

– И попрошу сигнал по отряду: Предельный ход! "Цесаревич", "Александр", "Ретвизан" – 17 узлов!

Понимая, что до боя нам осталось уже всего ничего, я спустился в батарею, посмотреть все ли благополучно в плутонгах, подбодрить кого надо, проверить готовы ли дополнительные противопожарные рукава, на местах ли все по расписанию. Переговорил на коротке со старшим минным офицером лейтенантом Тоном, которого встретил в кают-компании пьющим чай с командиром кормовой башни лейтенантом Григорьевым. Вспоминали общих знакомых с "Рюрика". Стакан в руке Тона дрожал. Там, на "Рюрике", инженер-механиком служил его младший брат Александр… Но держался Владимир Карлович молодцом.

Вообще настроение и офицеров и всего экипажа было выше всяких похвал. Известие о гибели "Рюрика" вызвало в команде не уныние, а наоборот, даже подогрело страсное желание скорее схлестнуться с врагом. Хотя грохот боя впереди становился все громче, завершив предбоевой обход заведований, я собрался было перекусить чем нибудь в кают-компании. Так как до решительных событий по моей прикидке оставалось еще время. Но тут же туда влетели мичман Кусков и адъютант командующего с известием, что впереди японцы схлестнулись со всею остальной нашей эскадрой – Того ткнулся в развернувших ему кроссинг Руднева, Григоровича и Рейценштейна! События приобретали явно более благоприятный для нас оборот. Мы гурьбой заторопились на передний мостик…

Я жадно смотрел в бинокль… Перелеты и недолеты с кораблей Руднева и Григоровича ложились близко, но самого интересного, т. е. попаданий, нельзя было видеть: наши бронебойные снаряды при разрыве почти не дают дыма, и, кроме того, трубки их устроены с расчетом, чтобы они рвались, пробив борт, внутри корабля. Попадание можно было бы заметить только в том случае, когда у неприятеля что-нибудь свалит, подобьет… Этого не было… Да и понятно: наши там впереди старались, выражаясь языком английского бокса, бить "по корпусу" бронебойными. Ведь именно ими можно достать при удаче и до котлов, и до машин. Они хотели снизить скорость японским броненосцам, чтобы дать нам возможность быстрее настигнуть неприятеля.

Сердце у меня колотилось, как никогда за три с половиной месяца в Артуре… Если бы удалось!.. Дай, Господи!.. Хоть не сразу утопить, хоть только выбить еще кого из строя!..

Вдруг много впереди "Цесаревича", по правому его борту, в небо поднялся дымный водяной фонтан.

– "Якумо" с кормовой установки, – не отрываясь от бинокля проговорил Неупокоев, – До Эссена ему кабельтов пятьдесят пять… Ну, уже немногим поменьше, пожалуй. Все вглядывались в головной наш броненосец. Но "Цесаревич" не отвечал…

– Правильно. И без приказа, и далеко, – раздался из-за плеча спокойный голос адмирала. По всему было видно, Степан Осипович успокоился, – молодец Николай Оттович! Только бы сейчас Руднев и Григорович на голове у него удержались…

Тут меня снова позвали вниз. Отпуская с мостика Макаров подал мне правую руку, по-доброму, радостно улыбнулся, пожелав удачи в пожаротушении. Почему-то врезалось в память это его теплое и крепкое рукопожатие. Последнее…

Вскоре, встав в "пеленг", наш отряд вступил в бой. Сначала загрохотал шестидюймовками двух башен правого борта "Цесаревич". Носовая… Со среза… Носовая… Со среза. Есть дистанция! После окончания пристрелки начали "Александр", "Ретвизан" и мы. "Бородино" несколько оттянул и открыл огонь позже, по нашим данным.

Японцы нам тоже активно отвечали. Началось с перелетов. Некоторые из длинных японских снарядов на этой дистанции опрокидывались и, хорошо видимые простым глазом, вертясь, как палка, брошенная при игре в городки, летели через наши головы не с грозным ревом, как полагается снаряду, а с каким-то нелепым бормотанием.

– Это и есть "чемоданы" ("Чемоданами" в Артуре называли японские длинные снаряды больших калибров. В самом деле: снаряд – фут в диаметре и более 4 футов длины, разве это не чемодан со взрывчатым веществом?)? – спросил, смеясь, Григорьев. Он опять оказался рядом со мной на юте, у самого кормового каземата, куда я выскочил на минутку взглянуть на то, что у нас делается впереди. Его кормовая двенадцатидюймовая башня была пока вынуждена бездействовать, ведь мы вступали в бой на догонных курсах.

– Они самые… Причем судя по разрывам о воду – фугасные. Их осколочно – взрывное действие весьма велико. Понятно, что японцы постораются для начала повыбить у нас артиллерию. Это я уже испытал на "Диане". Жаль, что нет здесь "Фудзи". Как бы хотел я с ним поквитаться…

– Да уж полно-те! Поквитались без вас уже. Но нам и остальных вполне достаточно! Они, вон, тоже пристрелку закончили, грязи вам выгребать сегодня придется много! – хохотнул скаля зубы Григорьев.

"Чемоданы", нелепо кувыркаясь в воздухе и падая как попало в воду, взрывались со звонким гулом. После перелетов пошли недолеты. Все ближе и ближе… Осколки шуршали в воздухе, звякали о борт, о надстройки… Вот недалеко, против передней трубы, поднялся гигантский столб воды, дыма и пламени… На переднем мостике кто-то кричал, чтобы бежали за носилками. Я перегнулся через леер.