Королевская канарейка (СИ) - Анна Кокарева

только через межевую речку перебрались — и сразу! — голос владыки был неприлично весёлым и праздничным. Недоуменно вздохнула, и он сочувственно хмыкнул: — Что, всё слишком, Блодьювидд? Это ничего, это пройдёт… Счастливый день сегодня! Праздник возвращения в Пущу вместе с тобой! Пойдём посмотрим — разведчики нашли побег мэллорна!

Восхищаясь всем, что видела, с таким же восхищением посмотрела на былинку, которую сама бы и не углядела, и для меня она была не лучше и не хуже прочих — и выслушала прочувствованную речь про наступление Золотого Века, про разрастание пущи и про благосклонность небес к народу сидхе.

И да, для народа сидхе эта былинка кое-что значила: впервые видела, чтобы у высокородных глупели лица от счастья, и не верила свои глазам — Трандуил вытер счастливую слезу, и даже у него было глупое, почти человеческое выражение лица. Потрясло.

Дальнейший путь был тих и торжественен, они как будто не хотели расплескать навалившееся счастье, и только под вечер послышались разговоры и смех — счастливый, беззаботный.

Вечером высокородные веселились не хуже цыган: костры, выпивка, откуда-то взялись музыкальные инструменты; обычно сдержанный владыка первым плясать пошёл. Я хотела было отсидеться, стесняясь своего неловкого человеческого тела рядом с музыкальными и грациозными сидами, но владыка уподобился одному моему начальнику: тот на корпоративе плясал вокруг нетанцующего сотрудника, пока тот не становился танцующим.

Так они искренне радовались, что их веселье било в голову лучше столетних медов — и я не успела опомниться, как уже притопывала и прыгала в веселящейся толпе, и начинающаяся метель танцевала вместе с нами. Бесы, бесы — но какие прекрасные…

Казалось мне, что сквозь музыку, треск пламени и шум ветра слышу отголоски гневного медвежьего рёва — но на это никто внимания не обращал.

* * *

Проснулась от весёлого голоса аранена — и от того, что он шутливо тянет за ступню:

— Жаль будить тебя, сердце моё, но пора… — говорил немного виновато, и голубая океанская волна вздулась под сердцем от того, что он близко был.

Сама от себя не ожидая, хрипло спросила:

— Ты носишь моё кольцо? — с утра легче быть глупой и не стесняться.

Он затих. Забеспокоилась и, привстав, посмотрела — он как-то бледно улыбался, потеряв веселье.

Забеспокоилась ещё больше:

— Если ты потерял, это ничего, — он окостенело молчал.

Не знала, что спросить, резко поплохело, до обморока почти, и я молчала и потерянно собиралась. Руки тряслись.

Уже когда собралась и вышла на поляну, он как будто через силу сказал:

— Майская королева, ты подобна бабочке, и твоё сердце переменчиво… но если ты не любишь меня больше, оставь кольцо на память, не забирай.

Удивившись, бросилась, обняла, зарылась лицом в волосы, утонув в родном запахе:

— Люблю, люблю… я… я тоже сомневалась. Я просто и людей не понимала часто, как же можно понять душу сида…

Почувствовала, как глухо заколотилось его сердце — и он тут же почти грубо отодвинул от себя, с трудом переводя дух:

— Нельзя сейчас… если ты обнимешь ещё, я потеряю разум. Прошу, давай подождём до дома.

Чувствуя, что, если обниму ещё, со мной то же самое случится, отвернулась, стараясь восстановить дыхание. Удивилась самой себе, и неприятно так: как могли сочетаться во мне разом чистая любовь и приступ жестокой похоти, не понимала.

Зато понимание, что на полянке мы таки были не одни, пришло разом и уши как кипятком обварило, но ничего: мне спокойно предложили травника и сухарь.

Король выехал на полянку, когда я уже допивала:

— Ты готова… и здорова, я вижу, танцы всё-таки кому хочешь на пользу пойдут; хорошо, — сегодня он излучал свойственное ему покровительственное участие и был в привычном образе, — но, думаю, тебе ещё рано самой садиться на оленя… поедешь со мной, — и приветственно распахнул руки.

— Со мной, — тихий голос аранена.

Обернулась: он выехал с другой стороны полянки.

Быстро, пока король не успел привести сына в чувство, сделала несколько шагов и подскочила. Тут же была поймана и усажена. Помялась, ища в уме извинения и оправдания. Ум помалкивал.

— Ничего, да? — Трандуил расцвёл нехорошей глумливой усмешкой.

Аранен дал лошади шенкелей. Проезжая мимо владыки, опасливо скосилась: на его лице странно мешались недовольство и удовлетворение.

День прошёл, как и не было: пряталась от снега и от взглядов под плащом аранена, прижимаясь к нему спиной, кутаясь в его запах. От этого здорово развозило — мне бы, может, ничего больше не надо было бы, но Леголас мягче не становился, наоборот, всё больше напрягался, и к вечеру его уже ощутимо потряхивало. И молчал, как рыба об лёд. Что тоже смущало. По-моему, он почти с облегчением меня ссадил вечером. И исчез. Подумалось, что если мыться поехал, мог бы и меня с собой взять — но тут же вспомнилось, что мыться он любит примерно как среднестатистический кот, так что вряд ли.

— Сейчас проедется по холодку и вернётся, — от улыбочки Трандуила несло стужей.

Чего он так?

— Ты не понимаешь, насколько жестока, valie, прекрасный цветок, моя единственная…

Он вдруг стал рассеян — и не так холоден. С нарочитой рассеянностью спросил, как бы между прочим:

— Ты же помнишь, что по нашей договорённости, всё, что имеет мой сын, достаётся и мне? — а глаза сузил внимательно.

Я помнила. И так же рассеянно покивала в ответ, что владыку, похоже, удовлетворило и он перестал смотреть с негодованием. Специфической же эльфийской холодностью меня было не удивить — а что удивляться, вчера владыка отплясывал, сегодня подморозился. Для симметрии, может, для гармонии. Высокородные так чутки к себе бывают)

Аранен всё-таки купался, судя по слегка взъерошенному виду… у него, по-моему, и ледышки в волосах были.

Не очень разглядела: я уже у костерка с кружкой сидела, когда он мимо проскочил — и полыхнул синими своими глазами, укоряюще так.

Не поняла, в чём виновата, но прижухла. Надеялась, что, раз мы в пуще уже и сторожиться можно меньше, он посидит со мной, обнимет…

Повздыхала и разчарованно удалилась в палатку. Спать не спалось, хоть и устала вроде. Поворочалась, начала вспоминать грустное… было, о чём печалиться, да и дело известное, организм во время путешествия по чужим местам мобилизован был, а сейчас почти дом, он и расслабился, заприпадал на все, так сказать, копыта. Подумав, что, наверное, раз уж хочется, так чего и не поплакать, сначала тихо шмыгала носом, прислушиваясь к себе — может, передумается? Нет, слёзы подступали всё ближе и совсем скоро я, стараясь не подскуливать, тихо