Все романы в одном томе - Фрэнсис Скотт Фицджеральд

лицо, когда не желает быть узнанным. Прислушиваясь к шуму воды, выливающейся из камеры под вагоном, Дик поражался остроумию инженерной идеи: в это же самое время камера вагона, находящегося на верхней площадке, заполняется водой, и, как только отпустят тормоза, вагон, спускающийся под действием силы тяжести, начнет, как противовес, поднимать нижний, теперь более легкий вагон. Гениальная выдумка. Чета англичан, сидевших напротив Дика, обсуждала качество троса.

– Те, что изготовлены в Англии, служат пять-шесть лет. Два года назад немцы перехватили у нас заказ, и как ты думаешь, сколько прослужил их трос?

– Ну и сколько?

– Год и десять месяцев. После этого швейцарцы продали его итальянцам. У тех нет строгого контроля за качеством.

– Думаю, швейцарцам не поздоровилось бы, если бы трос лопнул.

Кондуктор закрыл дверь и по телефону доложил своему коллеге наверху о готовности; вагон дернулся и пополз к верхней станции, выглядевшей снизу как булавочная головка на вершине изумрудного холма. Когда крыши окрестных домов остались позади, перед пассажирами открылась круговая панорама лежащих под бескрайним небом Во, Вале́, Швейцарской Савойи и Женевы. Посередине озера, остужаемого стекающим в него потоком Роны, находился истинный центр западного мира. Лебеди скользили по нему, словно парусники, парусники – словно лебеди, те и другие парили в надмирной бесстрастности этой красоты. День был ясный, солнечные блики играли на зелени прибрежной травы и ослепительной белизне теннисных кортов курзала. Фигурки теннисистов не отбрасывали тени.

Когда в поле зрения показались Шильон и остров с Саланьонским замком, Дик перевел взгляд вниз. Уже остались позади последние, расположенные выше всех по склону городские дома; по обеим сторонам в просветах между зарослями кустарников то и дело возникало буйное разноцветье клумб. Это был сад, принадлежавший управлению фуникулера, в вагоне висела табличка: «Défance de cueillir les fleurs»[51].

Хотя рвать цветы запрещалось, они сами лезли внутрь – плетистые розы «Дороти Перкинс» настойчиво протягивали в каждое окно свои ветки, которые медленно покачивались в такт движению вагона и наконец нехотя отставали, снова примыкая к кусту, а в окна уже заглядывали следующие.

В верхнем отсеке группа англичан, стоя, шумно восхищалась бездонностью неба, но вдруг среди них возникло какое-то замешательство: расступившись, они пропустили молодую пару, которая, беспрестанно извиняясь, пробиралась в нижнее отделение вагона, где сидел Дик. Молодой человек с глазами, как у оленьего чучела, был явно романского происхождения; девушка была – Николь.

Весело отдуваясь после затраченных усилий, они плюхнулись на скамью, потеснив уже сидевших там англичан.

– Привет! – сказала Николь.

Она выглядела прелестно, но Дик сразу заметил, что что-то в ней изменилось, секунду спустя он понял, что именно: ее тонкие пышные волосы были подстрижены, завиты и взбиты на манер Айрин Касл[52]. При виде этого создания, одетого в зеленовато-голубой свитер и белую теннисную юбку, само собой напрашивалось сравнение с первым майским утром, никаких следов пребывания в клинике не осталось и в помине.

– Уфф! – выдохнула она. – Ну и наделали мы шуму. Нас арестуют, как только мы доедем до конца. Доктор Дайвер – граф де Мармора, – представила она друг другу своих знакомых. – Ну и ну! – Ее рука коснулась новой прически. – Сестра взяла билеты в первый класс, для нее это вопрос принципа. – Она переглянулась с Марморой и воскликнула: – А оказалось, что первый класс – это отсек сразу за кабиной вожатого, там окна занавешены на случай дождя, и ничего не видно. Но для сестры престиж важнее… – Николь и Мармора снова переглянулись и рассмеялись, словно подростки, отлично понимающие друг друга с полуслова.

– Куда вы направляетесь? – спросил Дик.

– В Ко. Вы тоже? – Николь окинула взглядом его костюм. – Это ваш велосипед торчит там, впереди?

– Да. Хочу в понедельник спуститься на нем.

– А меня поса́дите на раму. Хорошо? Нет, правда – возьмете? Ничего лучше невозможно себе вообразить.

– Но я могу снести вас вниз на руках, – энергично запротестовал Мармора. – Или съехать вместе с вами на роликах. А еще лучше – брошу вас с вершины, и вы будете медленно парить, как перышко.

На лице Николь было написано, как ей это нравится – быть перышком, а не свинцовой гирей, парить, а не тяжело волочить ноги по земле. Она одна была как целый карнавал – то изображала чопорную скромницу, то принимала игривые позы, то гримасничала и дурачилась. Но порой откуда-то все же набегала тень, и величавая горечь былого страдания пронизывала ее до кончиков пальцев. Дику хотелось исчезнуть, чтобы не служить ей напоминанием о том мире, который она оставила позади, и он решил, что остановится в другом отеле.

Когда фуникулер неожиданно замер на полпути, те, кто совершал этот подъем впервые, испытали удивительное ощущение – будто они зависли между синью двух небес. Остановка потребовалась для того, чтобы вожатые встречных вагонов могли обменяться некими загадочными знаками. Потом вагон снова двинулся в путь, все выше и выше, над лесной тропой и узким ущельем, затем вдоль склона, который весь, от места, где находились пассажиры, до самого неба, густо зарос нарциссами. Теннисисты на кортах у озера в Монтрё казались отсюда маленькими крупинками. В воздухе повеяло чем-то новым, его изумительная свежесть претворялась в музыку, по мере того как вагон вплывал под свод верхней площадки, – это в саду отеля играл оркестр.

Когда они пересаживались в поезд горной железной дороги, музыку заглушил громкий плеск воды, спускаемой из гидравлической камеры. Ко находился теперь прямо над их головами, на переднем плане в лучах заходящего солнца тысячей окон пламенел огромный отель.

Теперь подъем был другим: обтекаемый встречным потоком воздуха, надсадно отдувающийся ослик-паровичок, выбрасывая косые снопы искр из трубы, тащил пассажиров кругами, по спирали, все выше и выше, и с каждым витком отель вырастал в размерах; вот они нырнули в низкие облака, и Дик на время потерял Николь из виду, а потом вдруг, как по волшебству, они вырвались на ослепительный солнечный свет и оказались на самой вершине.

В вокзальной суете, когда Дик, вскинув на плечо рюкзак, пробирался вперед, чтобы забрать из багажного отделения велосипед, Николь оказалась рядом.

– Вы остановитесь не в нашем отеле? – спросила она.

– Я стараюсь экономить.

– Тогда, может быть, как-нибудь пообедаете с нами? – Разговор на время прервала возникшая неразбериха с багажом. Потом Николь продолжила: – Познакомьтесь: моя сестра – доктор Дайвер из Цюриха.

Дик учтиво поклонился высокой даме лет двадцати пяти. Она показалась ему одновременно и самоуверенной, и ранимой, напомнив знакомых женщин с нежными губами-бутонами, под которыми скрывались острые зубы, всегда готовые закусить удила.

– Я загляну после обеда, –