Все романы в одном томе - Фрэнсис Скотт Фицджеральд

главного входа сразу же натолкнулся на нее.

– Я знаю еще одно местечко, куда мы можем пойти, – сказала она. – Когда болела, я ничего не имела против того, чтобы по вечерам сидеть в доме вместе с остальными, – все, что они говорили, все равно проходило мимо моих ушей. Теперь я, конечно, вижу, что это больные люди, и это… это…

– Скоро вы отсюда уедете, – сказал Дик.

– О да, скоро. Моя сестра Бет (для домашних она – Бейби) приедет за мной через несколько недель и повезет куда-нибудь отдохнуть; потом я вернусь сюда еще на месяц.

– Сестра старше вас?

– Да, намного. Ей двадцать четыре года, и она – англичанка до мозга костей. Живет в Лондоне с сестрой нашего отца. Она была помолвлена с англичанином, но его убили, я его так никогда и не видела.

Ее лицо цвета позолоченной слоновой кости на фоне расплывавшегося за пеленой дождя заката светилось обещанием чего-то, что Дику было еще неведомо; высокие скулы, легкий румянец – не болезненный, а скорее источавший ощущение прохлады, – весь ее облик навевал ассоциацию с жеребенком, в котором угадывалась порода и который обещал не просто превратиться в проекцию юности на сером экране жизни, но расцвести во всем своем великолепии. Ее лицо наверняка будет красивым и в зрелые годы, и в старости: залогом тому было совершенство его строения и лаконичность черт.

– Что вы меня так рассматриваете?

– Просто задумался о том, что вам суждено быть очень счастливой.

Николь нахмурилась:

– Мне?! А впрочем, хуже, чем было, уже не будет.

Она повела его в дровяной сарай, где уселась на чурбак, скрестив ноги в туфлях для гольфа и закутавшись в дождевик «барберри», ее лицо порозовело от прохладного сырого воздуха. Дик стоял напротив, прислонившись к деревянному столбу, но даже в этой позе не утратив своей исполненной достоинства осанки. Она серьезным взглядом смотрела ему прямо в лицо, на которое всегда возвращалось выражение вдумчивого вежливого внимания, даже после того как оно ненадолго озарялось весельем или насмешкой, что, кстати, очень шло этому медно-смуглому ирландскому лицу. Но с этой стороны Николь знала Дика хуже всего и боялась узнать, хотя в то же время жаждала исследовать это наиболее мужское свойство его характера. Другого Дика, сдержанного, любезного, внимательного и предупредительного, она присвоила себе без труда, как делали большинство женщин.

– По крайней мере для практики в иностранных языках это заведение оказалось очень полезным, – сказала Николь. – С двумя врачами я разговаривала по-французски, с медсестрами и сиделками по-немецки, на итальянском или некоем его подобии – с парочкой уборщиц и одной пациенткой, а благодаря другой пациентке я весьма продвинулась в испанском.

– Это прекрасно.

Он пытался найти подходящий тон разговора, но логика, похоже, отказывала ему.

– И еще музыка, – продолжала между тем Николь. – Надеюсь, вы не думаете, что меня интересует только рэгтайм? Я каждый день занимаюсь, а за последние несколько месяцев даже прослушала в Цюрихе курс истории музыки. В сущности, только это порой и держало меня на плаву – музыка и рисование. – Она вдруг наклонилась, чтобы оторвать от подошвы болтавшийся ошметок кожи, и посмотрела на него снизу. – Я бы хотела нарисовать вас вот так, как вы сейчас стоите.

Ему было грустно слушать ее наивную похвальбу своими достижениями и видеть, как она ждет его одобрения.

– Завидую вам. Меня в настоящий момент, похоже, не интересует ничто, кроме моей работы.

– Ой, так это же, наверное, прекрасно для мужчины, – поспешила утешить его Николь. – А девушке, думаю, нужно развивать в себе множество разных мелких умений, чтобы передать их потом своим детям.

– Наверное, вы правы, – отозвался Дик с нарочитым безразличием.

Николь затихла. Дик предпочел бы, чтобы она продолжала болтать – тогда он мог бы и дальше играть нехитрую роль глухой стенки, но она молчала, и ему все же пришлось вступить в разговор:

– Вы теперь совершенно здоровы. Постарайтесь забыть прошлое и не переутомляйтесь хотя бы в течение ближайшего года. Возвращайтесь в Америку, начните выходить в свет, влюбитесь и почувствуйте себя счастливой.

– Я не могу влюбиться. – Она сосредоточенно соскребала мыском поврежденной туфли комок грязи с бревна.

– Обязательно сможете. Вероятно, не сразу, но рано или поздно влюбитесь, – возразил Дик и добавил безжалостно: – И заживете нормальной семейной жизнью, с кучей прелестных детишек. Уже то, что вы в вашем юном возрасте сумели полностью восстановиться, свидетельствует о недюжинных возможностях вашего организма. Милая девушка, вы будете бодро шагать вперед, когда ваши сверстники уже будут едва волочить ноги.

…Боль отразилась у нее во взгляде, когда он отмерял ей эту дозу горького лекарства.

– Я знаю, что мне еще долго нельзя будет выйти замуж, – смиренно сказала она.

Дик был расстроен и не мог найти слов утешения. Он перевел взгляд на расстилавшееся перед сараем пшеничное поле, пытаясь вновь обрести свою хваленую стальную твердость.

– У вас все будет хорошо, здесь все в это верят. Доктор Грегори так гордится вами, что, вероятно…

– Ненавижу доктора Грегори, – перебила она.

– Ну, это вы напрасно.

Мир Николь, слишком хрупкий и неокрепший, разлетался на куски, и под его обломками отчаянно барахтались ее чувства и инстинкты. Неужели всего час назад она ждала его под навесом у входа и надежда украшала ее, как букетик цветов, приколотый к поясу?

…Шелк платья, шелести для него; пуговицы, держитесь крепче; цветите, нарциссы; воздух, будь тихим и свежим – для него…

– Приятно будет снова пожить вольно и весело, – пробормотала она.

На миг в нее вселился ее дед, Сид Уоррен, удачливый торговец лошадьми, и в голову пришла отчаянная мысль сказать Дику, как она богата, какими великолепными домами владеет ее семья, дать ему понять, что она представляет собой весьма солидный капитал. Но она преодолела искушение смешать все ценности в кучу и снова разложила их по боковым ящичкам своего викторианского туалета, хотя знала, что они ей больше не понадобятся: ничего у нее больше не осталось – лишь пустота и боль.

– Мне пора возвращаться в клинику. Дождь прошел.

Идя с ней рядом, Дик всеми фибрами чувствовал ее тоску, и ему хотелось губами осушить дождевые капли, упавшие ей на щеки.

– У меня есть несколько новых пластинок, – сказала она. – Жду не дождусь, когда смогу их вам проиграть. Вы когда-нибудь слышали…

В тот вечер после ужина Дик подумал: сегодня же положу конец этой неопределенности. Ему очень хотелось дать хорошего пинка Францу за то, что отчасти именно он втравил его в эту сомнительную историю. Он довольно долго ждал в вестибюле. Показалась фигура в