Дочери Лалады. (Книга 3). Навь и Явь - Алана Инош

– И не стыдно вам, люди?! Вы забыли, как мы с вами бок о бок сражались против нашего общего супостата? Как братались на поле боя, обнимаясь и плача над телами убитых товарищей? Быстро же вы предали забвению клятвы на крови, которые вы давали! Что такое ваша кровь после этого? Вода! Что есть ваши обеты после такого вероломства? Пустой звук!

Её голос нёсся над головами воинов могучей ширококрылой птицей, грозный и пронзающий души. Горьким эхом раскатывался он, тая в поднебесье, и его отзвуки терялись где-то в подоблачной выси.

– Я – княгиня Лесияра, ежели кто-то видит меня впервые! Когда грянул лихой час, я послала вашим землям помощь. Мои кошки гибли сотнями и тысячами за ваших матерей, сестёр, дочерей! Мало, по-вашему, пролилось крови? Мало плачет вдов? Мало детей осталось сиротами? По-вашему, мы с вами заплатили пустяковую цену за мир и свет солнца над головой?! Коли так, то давайте! – Лесияра раскинула руки в стороны, словно подставляя тело стрелам. – Давайте же сражаться, давайте убивать друг друга!

Ни один меч не поднялся в её сторону, ни одно копьё не качнулось, ни одна стрела не взвилась в воздух. Гулкая тишина висела над ратью, слушавшей княгиню; воины молчали, опустив головы, а Лесияра продолжала:

– Гостомысл и Любор, я спрашиваю вас: зачем вы выступили против законного великого князя? Чем Ярослав успел вам насолить? За ошибки своего отца, Вранокрыла, он не должен нести ответ, но исправить их он в будущем сможет, став мудрым и великим правителем. Или, быть может, невинное дитя встало на вашем пути к власти? Вы решили воспользоваться случаем, чтобы захватить великокняжеский престол? Коли так, то это пустая затея. Мы не дадим вам этого сделать, а люди не должны гибнуть во имя ваших алчных помыслов. – Княгиня вскинула подбородок, сверкая орлиным взором. – Я взываю к вам, простые воины! У вас есть семьи: матери, отцы, жёны, дети. Возвращайтесь к ним! Вы бились за свою родную землю с навиями, и это была достойная цель. Ныне же ваши князья собрали вас под свои стяги по совсем иным причинам, из-за которых не стоит умирать самим и лить братскую кровь. Я всё сказала. И ежели вы со мной согласны, то сложите оружие, и я даю вам слово княжеской чести: ни один из вас не погибнет от наших мечей. Путь домой вам будет чист.

Княгиня смолкла, а ветер ещё долго носил эхо её слов, рассыпая его по траве и роняя семена в сердца воинов. А потом наземь упал первый меч, за ним – второй, третий, четвёртый…

– Не смейте! – прогремел князь Гостомысл, высокий, голенастый, с вытянутым, длинноносым лицом, на котором топорщилась щетинистая тёмно-русая борода. – Не смейте бросать оружие!

– Воюй сам, княже, коли охота, – ответил ему один из воинов, усмехнувшись в белые усы. – А мы навоевались уж.

***

Старый розовый куст, когда-то раскидистый и большой, плохо пережил зиму: мощные серединные ветки засохли, зато на пеньках спиленных боковых побегов, покрытых грибком, зеленели молодые отпрыски. Куст портил своим видом цветник, и Берёзка, потирая подбородок, думала, что с ним делать. Едва она взялась за лопату, чтобы выкопать его, как послышался знакомый, прохладно-звучный голос:

– Берёзка, ну разве можно в твоём положении?…

К ней, держа треуголку в руке, шла Гледлид. Под мышкой она несла толстую книгу в кожаном переплёте, а солнце играло на её рыжей гриве тёплыми медовыми переливами.

– А что такого? – Берёзка вонзила штык лопаты в землю, хрустнул перерубленный корень. – Мне вовсе не тяжко.

– Ну уж нет! Дай сюда. – Навья отняла у возмущённой Берёзки лопату, воткнула чуть поодаль и повесила на неё свою шляпу. – Разве садовниц мало у вас? Коли тебе надобно выкопать куст, они эту работу сделают.

– А тебе что за забота? – прищурилась Берёзка с усмешкой, возвращая себе лопату и нахлобучивая шляпу на голову владелицы. – У садовниц своих хлопот вдоволь. Иди по своим делам, а мне мои делать не мешай!

– Как бы не так. – Лопата была снова отобрана у Берёзки, а нахальная улыбка Гледлид сверкала на солнце молочной белизной изящных клыков. – Тебе следует беречься! Ты хочешь выкопать этот куст? Хорошо, давай я сделаю это.

– А давай. – Берёзка чуть отошла в сторону, открывая навье пространство для работы. – Мне надо его разделить на части и рассадить: серёдка засохла, а с боков молодые побеги есть.

Старый куст укоренился крепко, и его одеревеневшая сердцевина сидела в земле непоколебимо. Скинув на траву кафтан и положив на него книгу, Гледлид пыхтела от усилий, а её неукротимая копна волос путалась и мешала.

– Давай-ка гриву приберём. – Берёзка, быстро орудуя пальцами, принялась плести Гледлид косу. – Стой-ка смирно.

– Обрезать бы их вообще, – сказала та, чуть оборачиваясь через плечо и улыбчиво косясь на Берёзку. – Надоели. Жарко у вас тут – всё время будто в шапке меховой хожу.

– Ты что! Такая красота… Не вздумай! – нахмурилась молодая ведунья, вплетая в косу нитку пряжи, маленький моточек которой она всегда носила с собой на всякий случай.

Косу она уложила в узел, который закрепила нитями, и навья смогла продолжить работу. «Хрясь, хрясь», – врубалась лопата в землю, обнажая старые, могучие корни куста. Отдуваясь, Гледлид подкатала кружевные рукава белой рубашки и посмотрела себе на ладони: на них алели пятнышки потёртостей.

– Белоручка – сразу видно, – подколола Берёзка, бросая ей пару рукавиц – грубых, да зато хорошо защищающих руки.

– Признаюсь, в садовых делах я ничего не смыслю. Но чтобы помочь тебе и уберечь, я готова горбатиться до кровавых мозолей! – Натягивая рукавицы, навья лукаво сощурилась и подмигнула.

– Просто великая самоотверженность! – хмыкнула Берёзка. – Ведь сад – это скучно, выражаясь твоими словами, не так ли?

Рядом с навьей она как будто заражалась этой насмешливостью, её всё время тянуло язвить и подтрунивать: внутри шевелился рыжий и хитрый, как лисёнок, комочек веселья.

– Когда ты в саду, он оживает. – Глаза навьи, на мгновение оторвавшейся от работы, зажглись тёплыми солнечными зайчиками.

– Копай давай. – Берёзка, чувствуя, как жар смущения дышит ей в лицо, присела на складной стульчик.

Гледлид рьяно махала лопатой, а Берёзка наслаждалась током жизни в деревьях и ловила всем телом чарующие мурашки от шелестящих вздохов ветра. Чёрные голенища сапогов навьи блестели на солнце, облегая длинные, стройные ноги, и взгляд Берёзки то и дело скользил в сторону Гледлид. Сердце проваливалось в медово-тёплую, ласковую глубину: что-то трогательное было в том, как изящная и нарядная навья, совсем не похожая на грубоватых, словно вытесанных из толстых брёвен садовниц, усердно трудилась, выковыривая ощетинившийся шипами куст из земли.