Дочери Лалады. (Книга 3). Навь и Явь - Алана Инош

– Это мы ещё посмотрим, – усмехнулся он.

– Чего ты возжелал? – Ждана присела около него, держа кубок в руках. – Захватить власть? Тебе не удастся это сделать, ты лишь напрасно прольёшь кровь своих людей. Силы неравны: за Ярослава встанет его рать и войска четырёх присягнувших волостей, а Лесияра их поддержит. Ты хочешь воевать с женщинами-кошками, которые помогали твоим землям освобождаться от навиев? И гибли, чтобы их жители могли сейчас улыбаться мирному солнцу? Ярослав – мой сын… Ты хочешь пойти против меня, никогда не желавшей тебе зла? Я взываю к твоему сердцу, князь.

Владимир задумчиво прищурился, и лучики усмешки паутинкой пролегли в уголках его глаз.

– Ты взываешь к моему сердцу? Оно давно остыло к тебе, ни к чему ворошить прошлое, это смешно. И мне всё равно, чей сын Ярослав… Ему не быть моим господином, пусть даже это будет стоить мне жизни. Я не подчинюсь. Пускай кошки Лесияры лучше убьют меня и истребят моё войско. Всё, не трать моё время.

Он хотел подняться, но ладонь Жданы легла на холодную сталь наручей, блестевших на его предплечьях.

– Владимир… Разве Лесияра освобождала земли Дивецка для того, чтобы потом убить тебя и истребить твою рать? Мы воевали, чтобы восстановился мир, а ты опять хочешь лить кровь. Кровь своих соотечественников! Что нашло на тебя? Мало тебе смертей, мало сирот и вдов?!

Жар медленно разгорался маковыми лепестками на щеках Жданы, от горького чувства горло иссохло, и слова срывались с губ глухо и сипло. Она пыталась достучаться до души князя, искала в его глазах хотя бы тень того доблестного и благородного воина, чья русоволосая стать заставляла её в прежние годы задумчиво вздыхать про себя.

– Ты с годами стала ещё краше, – задумчиво молвил Владимир, мягко, но решительно освобождаясь от её руки. – Но ты меня не остановишь.

– Хорошо. – Пальцы Жданы коснулись пряжки плаща, расстёгивая её. – Тогда хотя бы прими от меня подарок.

Брови Владимира сдвинулись, и он сперва немо застыл, а потом хрипло спросил:

– Что ещё за подарок?

– Всего лишь тельник, который я вышила, – улыбнулась Ждана.

Плащ упал к её ногам, открыв короткую рубашку мужского кроя, надетую поверх женской длинной сорочки; развязав поясок, Ждана сняла её, ещё хранящую тепло тела, и вручила Владимиру.

– Я не хочу, чтобы ты погиб. Защитная вышивка отвратит от тебя стрелы и убережёт от ран. Надень, прошу тебя.

Ледок отчуждения треснул во взоре князя, жёстко сложенные губы чуть покривились в усмешке. Не сводя пристального взгляда с Жданы, он принялся разоблачаться: расстегнул ремешки наручей и сбросил их, снял пояс, кольчугу и куртку-стёганку, оставшись в одной рубашке. Стянув и её, он надел на голое тело подарок.

– Благодарю тебя, княгиня, – проговорил он. – Я не забуду твоего добра.

Его пальцы тыльной стороной коснулись скулы и подбородка Жданы, а в глазах проступила тень давней, почти забытой очарованности. Спустя несколько мгновений веки дивецкого владыки отяжелели, и он потёр их пальцами.

– Что-то притомился я в походе. Прилягу, пожалуй, а ты ступай.

Ждана выскользнула из шатра под накрапывающий дождь, кутаясь в плащ. Напротив стоянки Владимира разбили лагерь кошки; Мечислава, впрочем, не пряталась в шатре, а расхаживала из стороны в сторону, и капли воды падали с края поднятого наголовья.

– Что это значит, госпожа? – Она впилась испытующим взором в лицо Жданы.

– Это значит, что Владимир повернёт назад, – улыбнулась та.

Дождь унялся, и в просветах между туч проглянули синие лоскутки чистого неба. Порывистый ветер трепал плащи кошек и пологи шатров, ворошил отяжелевшую от влаги луговую траву. Дымок походных костров стлался над полем, улетая к тёмно-зелёной стене леса вдалеке. Ждана плела венок из синих колокольчиков и белых ромашек, мурлыча себе под нос песню, когда за спиной раздался топот копыт и конское фырканье. Владимир, уже облачённый в кольчугу и латы, смотрел на неё с высоты седла, и его островерхий шлем сверкал золотой отделкой под лучами хмуро проглядывавшего сквозь тучи солнца, а на маковке реял пучок из конского волоса.

– Прощай, Ждана. Против твоего сына я не пойду, но и присягать ему не стану. Пущай идёт на меня войной, ежели захочет меня подчинить – не сдамся.

Ждана приблизилась к горячему, сдерживаемому рукой всадника коню и набросила венок на луку седла.

– Довольно с нас войн, Владимир. Езжай с миром.

По войску полетел приказ: «Поворачиваем вспять!» Складывались шатры, гасились костры, конница садилась в сёдла… Наблюдая за этим, Мечислава пробормотала:

– Что ты ему такого сказала, госпожа Ждана? Может, и с остальными двумя тоже поговоришь? Всё меньше крови прольётся.

– У меня была готова только одна рубашка, – вздохнула Ждана, провожая взглядом скачущего прочь Владимира. – Гостомысл и Любор уже скоро будут под Зимградом, я к этому времени не успею…

– Так дело в вышивке? – вскинула брови Мечислава. – Ну ты и мастерица!

– В ней… И не только, – проронила Ждана.

Она всем сердцем желала предотвратить кровопролитие, но сделать это ей было не суждено. Из восставших князей она хорошо знала лишь Владимира, поэтому за три дня дополнила вышивку на уже готовой рубашке заговорённым узором.

В двадцати вёрстах от Зимграда войска Гостомысла и Любора встретили вдвое превосходящую по числу силу; половина её состояла из дочерей Лалады, брошенных из Белых гор на подмогу полкам, которые шли в бой под стягом Ярослава. Возглавляли их Мечислава и Ружана; кареглазая воительница первая начала мерно ударять мечом о щит, притопывая ногой, а вся её рать последовала этому примеру. Вскоре жутковатое, отдающееся эхом в груди «бух, бух, бух» загремело отовсюду, а кошки молниеносно перенеслись в тыл войска мятежных князей. От грохота, топота и лязга дрожала земля под ногами – и это притом, что сражение ещё не начиналось. Сей устрашающий приём кошки взяли на вооружение, переняв его у навиев; Ярославова рать присоединилась к ним, и Гостомысл с Любором очутились в гремящем кольце, готовом вот-вот смертоносно сомкнуться. К ним неспешно шагала облачённая в сверкающие на солнце доспехи княгиня Лесияра; пучок алых перьев колыхался на навершии её богатого шлема, багряный плащ развевался на ветру, скользя по морю цветущих луговых трав, а в руке слепящими жаркими вспышками сиял великолепный зеркальный клинок. Остановившись недалеко от переднего ряда рати князей-бунтарей, она вскинула руку в латной перчатке, и грохот стих. В звонкой, наполненной вздохами ветра и шорохом травы тишине повелительница женщин-кошек зычно крикнула: