Посёлок - Кир Булычев

— Вы, надеюсь, не ядовиты? — спросил Такаси у человека.

Тот дышал слабо, но ровно.

В палатку ворвалась Соломко. Это была статная женщина с крупным невыразительным лицом, за которым, как за греческой маской, бушевали страсти. Всю жизнь Анита Соломко мечтала стать археологом, но рассудила, что сможет принести больше пользы человечеству, став врачом. С тех пор в течение многих лет разрывалась между любовью и долгом. Разрывалась она и в экспедиции, где ничего трагичнее царапин лечить ей не приходилось и она могла полностью отдаться археологии. Но сознание того, что она как врач никому не приносит пользы, отравляло ее в остальном безоблачное и счастливое существование. И чем безоблачнее была жизнь, тем несчастнее становилась Анита. Но оторви ее сейчас от раскопок и заставь заниматься профилактикой кори на Марсе, она будет чувствовать себя несчастной, потому что вдали от археологии жить не могла. Анита была обречена на вечные муки.

Станчо объяснил ей все по дороге, и она, разумеется, ничего не поняла, потому что и сам Станчо ничего не понял.

— Где больной? — спросила она с порога и, так как ей сначала бросился в глаза окровавленный, обнаженный по пояс Такаси, держащий в руке алую рубашку, сказала ему:

— Я всегда вас предупреждала, Така, что избыток физических упражнений ведет к переоценке своих возможностей. Вот и допрыгались. Признавайтесь, откуда вы упали?

Лицо Соломко было освещено радостным внутренним светом. Ее длительный медицинский простой закончился.

«О ужас! — успел подумать Такаси. — Она же будет меня лечить недели две!»

— У меня царапина, Анита, — поспешил с ответом Такаси. — Поверхностный укус…

— Они убили тигра, — не вовремя вмешался Станчо. — И по-моему, голыми руками.

— Что?! — воскликнула Анита и рванулась к медицинскому шкафчику. И тут ее взгляд упал на койку. — Так, — сказала она осуждающе и приковала к месту Станчо суровым взглядом.

В этот момент прибежали Круминьш и Наташа.

И тут человек пришел в себя. Он открыл глаза и тут же зажмурился.

— Убавьте свет, — сказала Соломко. Она сама этого сделать не могла, потому что готовилась к экзекуции над Такаси. Круминьш убавил свет.

Человек вновь открыл глаза и тихо сказал что-то.

Они боялись истерики, попытки убежать, насторожились, а человек говорил. Вдруг замолчал, увидев Наташу.

Путешествие, столь долгое и трудное, закончилось чудесным образом. Он нашел верхних людей.

Он увидел Геру Спел. Изменившуюся, правда, потерявшую голубую бесплотность подземелья, загорелую, смуглую, встревоженную.

Гера Спел сказала ему что-то на непонятном языке верхних людей. Гера смотрела на другого, черноглазого богатыря с могучими руками и такой широкой грудью, что ее не обхватишь руками.

И Крони ощутил печаль. Это было не то чувство, которое настигло его, когда, выбравшись из подземелья и дойдя после целого дня блужданий до Города Наверху, он понял, что города уже нет. Он верил в мираж, в прошлое, погубленное когда-то очень давно. Тогда была не печаль — было горе, был конец пути, было окончательное одиночество. Потом он встретился со страхом. Страх настиг его ночью, когда он, из последних сил бредя по развалинам, разыскивая место, где можно было бы спрятаться и выспаться, попал в грязь и чуть не утонул в ней, когда на него бросился страшный зверь и он лишь чудом успел дотянуться до выроненного ножа. Был страх, когда чуждо одетый человек потащил его куда-то, и был страх, когда, вырвавшись, он понял, что убежать не в силах.

Но потом он очнулся вновь и понял, что жив и лежит на мягком, и люди, окружившие его, чисты, велики ростом, сильны, и они улыбаются ему, трубарю, потому что они живут там, где есть большой свет и до потолка не добраться, даже если составить все лестницы мира. Значит, люди наверху построили себе другой город и живут среди деревьев.

И тут вошла Гера Спел. Нет, не настоящая Гера Спел, другая, верхняя. Она пришла сюда из-за того мужчины, который принес Крони, и беспокоилась из-за его раны…

А так как никто из присутствовавших не знал Геру Спел и не мог понять мыслей Крони, то все решили, что он устал и ему надо отдохнуть.

Соломко оставила только Станчо Кирова, чтобы он помог ей раздеть, обмыть и уложить пациента как следует, а остальных выгнала. И они покорно ушли, потому что после первого шока наступило время думать. На пустой планете, где уже двести лет назад умер последний человек, обнаружился мужчина, изможденный и слабый, но вполне реальный. Это не укладывалось ни в какие рамки, и этого быть не могло. Тем интереснее было выяснить, почему это случилось.

Крони уже заснул, облепленный пластырем и отмытый до неузнаваемости, заснул между двумя белыми простынями, такими тонкими и нежными на ощупь, что любой директор отдал бы за кусок этой материи половину своих богатств, а в столовой — общей палатке, которая служила заодно и складом, отчаянно спорили археологи и прилетевшие к вечеру следопыты.

Было уже темно, облака улеглись на вершинах гор, и стих ветер, когда они сошлись на рабочей гипотезе: на планете скрываются остатки людей. Их немного, и они влачат жалкое существование где-то в пещерах или в горах. У них нет ни городов, ни крупных поселений — иначе бы их заметили. Гипотеза не объясняла башмаков и куртки человека. Куртка была асбестовой и соткана на станке. Гипотеза не объясняла многого, но лучшей гипотезы не нашлось.

А ночью Гюнтеру Янцу пришлось подвергнуться сложной и неприятной операции, которую провела Анита Соломко. Гюнтеру сделали пункцию мозга — речевого центра и центра памяти. Раньше Аните не приходилось делать такой операции в полевых условиях, и через год, когда отчет о ней будет напечатан в «Вестнике хирургии», появление заметки совпадет с публикацией статьи археолога А. Соломко в «Вопросах космоархеологии», которая называлась «Некоторые закономерности эволюции лощеной керамики в 5–8–м слоях Верхнего Города». И это будет счастливый день для Аниты.

Обработанный экстракт мозгового вещества Гюнтера был той же ночью введен Крони, но действие его скажется на третий день.

На третий день Крони проснулся со странным ощущением знания. Он знал что-то, неуловимое с первых мгновений, но реальное и значительное. Он подумал сначала, нежась под прикосновением простыни, что он хорошо выспался. Перестук капель воды по оранжевой крыше означает, что идет дождь, а не лопнула ржавая труба и не протекла изоляция. Может быть, причина заключалась в успокаивающей надежности вещей в Городе Наверху, за исключением, правда — и тут Крони улыбнулся, — хозяйства Станчо Кирова, который, наверно, с рассветом чинит гравитолет. И память сразу подарила ему образ насупившегося в решении неразрешимой технической задачи загорелого, голубоглазого, наполненного неисчерпаемым доброжелательством Станчо.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});